Сегодня вечером церемония награждения. А пока я гуляю по столице — ем блины с икрой (их тут делают на каждом шагу), запивая березовым соком. Светит солнце. И на душе светло. По-моему, я даже улыбаюсь встречным людям. Хотя нет, показалось. Но я готов улыбнуться в ответ. Вчера, лишь только поселился, раздался стук в дверь. Я открыл. Вошла девица с большими влажными глазами Бэмби. Рассказала о церемонии. Попросила завтра одеться поприличнее. И быть в лобби гостиницы к восемнадцати ноль-ноль.
— У вас есть вопросы, пожелания? Она достала ручку, раскрыла блокнот.
— Да нет, спасибо.
— На церемонию награждения вы можете кого-нибудь пригласить. Только назовите фамилии, чтобы их пропустила охрана.
Возникла пауза.
— Кого вы хотите пригласить? — настойчиво повторила она. Так, словно у меня пол-Москвы знакомых.
Я растерянно молчал.
— Хотите кого-то пригласить?
— Хочу, — ответил я. — Только вряд ли он придет.
— Не волнуйтесь. Мы уговорим. Кого?
— Александра Розенбаума.
— Вы его знаете? — удивилась она.
— Да в том-то и дело, что нет. Она даже не улыбнулась.
— Одним словом, если надумаете — сообщите.
Когда она ушла, я посмотрел в большое зеркало. Что значит одеться поприличнее? Я был в джинсах и синей рубашке. В сумке есть еще черная футболка и кожаный пиджак… А поприличней — это костюм и галстук? Или смокинг и бабочка?
Я минут десять рассматривал себя в зеркале.
То ли Зощенко, то ли Булгаков, а скорее всего Борис Пастернак утверждал, что сказать о себе: я, мол, писатель — это ужасно нескромно. Почти так же нескромно, как мужчине говорить о себе: я — красивый. Доля истины в этом замечании безусловно присутствует. Но я, глядя на себя в зеркало, веду себя нескромно вдвойне, я говорю:
— Я красивый писатель.
После церемонии состоялся банкет. Вся эта богема и творческая интеллигенция с такой жадностью налетела на алкоголь и закуску, что стало ясно, половина этих людей приперлась исключительно ради этого. Я, как и знаменитая Рина Дубина, занял третье место. Только она в номинации «Крупная проза». Мы получили по диплому и по конверту с премией в размере двух с половиной тысяч долларов.
Рина Дубина — маленькая полненькая еврейка — оказалась разговорчивой, улыбчивой, с отличным чувством юмора. Диплом ей должен был вручать Александр Архангельский. Он не явился. Вернее сильно опоздал. Его пришлось заменить.
Когда Дубину наградили и дали ей слово, она прежде всего сказала:
— Однако каков антисемит — Архангельский!
Обошедший Дубину Андрей Иванов — тихий толстенький паренек в очках. Полагаю, очки он носит для солидности. Ему тридцать семь лет, но выглядит непростительно молодо.
— Я бы не смог быть Ивановым, — сказал я ему. — Ивановых слишком много. И среди них немало знаменитых. Почему ты не взял псевдоним?
— У меня был псевдоним. Бабочкин. Но мой первый роман издали под моей настоящей фамилией, проигнорировав псевдоним.
Беседовал с издателем Шишкиным, братом какого-то «великого Шишкина-прозаика». Все его знают. Брата. Все его славят, восхищаются им. Я же помалкиваю. Я не читал.
Когда спросили, я так и ответил, не читал, мол.
— Я тоже его не читал, — усмехаясь, ответил брат «самого Шишкина».
Он много критиковал брата. Говорил, отдает ему должное лишь как талантливому стилисту. Но, думаю, он лукавил. Он горд. Ему приятна популярность брата. Но в лучах славы брата он не желает теряться. Сам он, кстати, поэт.
Меньше всего мы общались с Александром Барановым. Наверно оттого, что мы земляки. Он поэт. А поэтам сейчас тяжело. Не до них сейчас. А им не до нас. Но он еще и главный редактор популярного журнала. А стало быть, немножко бизнесмен. Деловой человек. И эта парадоксальность меня настораживает. Ибо двум богам служить нельзя. Поэтому я считаю, что он какой-то ненастоящий поэт. Вроде Некрасова.
Примерно на эту же тему зацепились, чуть выпив, Иванов и Шишкин. Но Шишкин держался противоположной позиции. Он укорял Иванова.
— Собираешься жить исключительно на литературные заработки? Такое удается одному из сотни, а то и тысячи. Нет, братец, брось этот романтически-идеалистический бред: «я писатель, я творец, лучше я с голоду умру, но писать не брошу».
Он указал на меня:
— Вон бери пример с этого босяка. Он и в театре работает, и на радио. А пишет в свободное от работы время.
Я не стал его разочаровывать, я просто молчал. Он продолжал: