— Чехов и тот признавался: «Медицина — моя жена, а литература — любовница».
— А не наоборот?
— Да не важно! — Шишкин взмахнул рукой, как дирижер за мгновение до вступления оркестра. — Вы сейчас на коне! Вы лауреаты! На руках дипломы, вокруг видеокамеры, в душе соловьиная трель… Но завтра! От силы послезавтра о вас уже никто не вспомнит! И придется начинать все сначала.
— Ну почему? — улыбнулся Иванов. — У меня сейчас десять тысяч. А на следующий год я, может, снова получу первую премию.
— Не получишь, — отрезал Шишкин. — Я уже знаю, кто получит ее на следующий год.
— Кто? — спросил Иванов.
Да и я — чего скрывать — затаил дыхание.
— Мой брат, — ответил Шишкин и громко так расхохотался. — Он шедевральный роман написал. Это вам не «Венерин волос». Эта штучка будет посильнее Фауста.
Тут Иванов принялся восхвалять этот самый «Венерин волос», и мне стало скучно. Я ведь не читал. Ну что я могу поделать.
Состоялся у меня разговор и с моим основным соперником Алишером Новиязовым. Хвалил мою повесть. И хотя я не больно-то сильно (сам удивляюсь) расстроился из-за того, что занял третье место (даже не второе, его почему-то вообще не присуждали), — успокаивал.
— Ты не горюй, брат, — говорил он. — Ты еще молодой. У тебя еще будет столько этих премий.
Он был слегка подшофе. Приглашал выпить и меня, но я отказался, сказал, что в завязке.
— А я, — сообщил он, — в полной развязке. Я в крутом пике.
— Бывает.
— Я должен был получить первую премию, — сказал он. — Жена, провожая, грозила: «Только попробуй не выиграть десять тысяч бакинских — лучше не возвращайся».
А надо тебе заметить, десять тысяч для Киргизии — деньги немалые. Я-то киргиз наполовину, мать у меня русская. А жена полная киргизка. И полная моя противоположность. Работает дикторшей на телевидении. Миниатюрная, глаза узкие, лицо, как блин. Я называю ее: «моя Йоко Оно». Пойдем, выпьем?
Я снова отказался. Он уговаривал, а я упирался. Наконец сошлись на том, что он будет пить сам, а я буду его морально поддерживать, сидя напротив.
Он пил и болтал. Я слушал.
Нас было трое — он, латышский поэт с русской фамилией Тимофеев и я.
— В своем письме, — говорил Алишер, — в литературе мы должны отталкиваться от корней, от своей земли.
Он с брезгливым презрением посмотрел на Тимофеева:
— От Латвии не оттолкнешься, она маленькая. — Перевел взгляд на меня. — Украина большая. Как Азия. Надо любить свои корни. Или ненавидеть. Вот я живу в Азии и ненавижу ее отсталость, дикость, рефлексию… Ненавижу, и эти ненависть и нетерпимость к ее недостаткам питают меня.
— Так переезжай в Москву, — сказал я. — Ненавидеть можно и на расстоянии.
— Нет, — от покачал головой, — это любить можно на расстоянии, а чтобы ненавидеть, надо ежедневно сталкиваться лицом к лицу.
— Согласен.
Потом он снова стал меня хвалить.
— Я читал твою повесть. Мне понравилось. На тринадцатой главе я так смеялся, что аж охрип. Божусь.
Он пил и хвалил. И с каждой рюмкой его похвала набирала силу. Сначала я был талантливым. На шестой рюмке он признался мне, что я гений. А выпив девятую, воскликнул:
— Ты — светоч русской словесности! Я понял, что пора закругляться.
На следующий день мы встретились на завтраке в ресторане. У него, естественно, было похмелье. Но Алишер держался молодцом и даже шутил.
Вновь затронули тему переезда.
— Я, — сказал он, — российский гражданин. Но жить хочу там, у себя.
— Почему? — спрашиваю.
— Там проститутки дешевле. Здесь они стоят пятьсот в среднем, а дома — пятьдесят.
— Да, это аргумент.
— Ты когда улетаешь?
— В двенадцать. Почти через два часа.
— Жаль. Еще бы общались.
Он заказал третий бокал пива. Глаза излучали грусть.
— Держись, брат, — сказал я ему.
— И ты.
Расстались мы тепло, довольные общением и знакомством.
Такси мчало меня в аэропорт. Из радиолы неслись звуки аргентинского танго.
Завибрировал телефон.
— Да.
Голос Одри:
— Когда ты будешь?
— Часам к пяти.
— В Киеве холодно и дождь. А в Москве?
— В Москве сухо и тепло. Потому что здесь я — светоч русской словесности.
Таксист с подозрением посмотрел на меня через зеркало заднего обзора.
Я улыбнулся навстречу его взгляду.
— Мы тебя ждем, — сказала Одри. — Я еду.
Приятно, когда тебя ждут.
Вечеринка в самом разгаре. Участвуют, вместе со мной, восемь человек: Одри, Седой, Прометей, Вдова, Чичиков и Полковник. Восьмой Михаил Николаевич. Он ушел от жены. Объяснил свой уход так: