Трое суток шлюпки с английскими и французскими моряками осматривали берега Урупа стремясь обнаружить Обрядина. На четвёртый день, забрав пушки, всю пушнину и бумаги союзники сожгли поселение, а двоих служащих РАК увезли в качестве пленных.
Про героическую оборону Севастополя периода Восточной войны написаны монографии и романы, она общеизвестна. Не менее известна (если не считать жителей советской России) оборона Новороссийска. Военная судьба этих двух городов имеет много общего. И Севастополь, и Новороссийск сыграли решающую роль в исходе Восточной войны; выдержали жестокую осаду; были оставлены своими гарнизонами. Но есть между ними значительные различия.
В книгах и монографиях редко упоминают, что в течение почти всей осады Севастополя русские превосходили в силах осаждавших союзников, и, несмотря на военный закон, гласящий, что атакующий несет большие потери, чем обороняющиеся, потеряли значительно больше людей, а именно 102 тысячи человек, не считая больных и раненых, тогда как потери союзников - около 73 тысяч.*(4)
В Новороссийске положение было обратным. Против 2238 человек на англо-французской эскадре в Новороссийске было под ружьём 1634 человек включая ополченцев, а потери, соответственно, составили 400 и 49 человек.
Но главное, когда в Проливы вошел объединенный флот Англии и Франции, Черноморский флот оказался пригоден лишь на то, чтобы затопить его у входа в севастопольскую бухту. Поступок столь же экстравагантный, сколь и раскрывающий полнейшее непонимание сухопутной Россией законов мировой морской войны. "Fleet in being" - "флот наличествующий" - даже будучи заведомо слабейшим, одним фактом своего присутствия сковывает неприятеля и заставляет его тратить силы на обеспечение безопасности морских путей, по которым из Англии и Франции в Крым шли боеприпасы и подкрепления. Флот потопленный, конечно, высвободил для боев на суше 22 батальона, составленных из матросов, и тысячу с лишним орудий, но никакой угрозы коммуникациям союзников больше не представлял. В результате осада Севастополя свелась к состязанию в скорости и пропускной способности пароходного сообщения Балаклавы с Лондоном с перегоном воловьих подвод из Харькова на Северную сторону осажденной крепости. Волы, со скоростью 3 версты в час тянувшие русские обозы в Крым, естественно, проигрывали соревнование.*(5)
Иное положение сложилось в Новороссийске и столичное начальство не имело к этому ни малейшего отношения. Правда в конце 1854-го года в Петербурге разрабатывались проекты каперских предприятий с широким привлечением бостонцев для нанесения удара по британским торговым коммуникациям на Тихом океане. Но эти проекты так и остались на бумаге. Русские морские офицеры, те, о боевых качествах которых покойный адмирал Нельсон писал "Бери на абордаж француза, маневрируй с русским", лучше петербургских чиновников знали, как вести войну.
Адмиралам же, чтобы принять нужное решение, пришлось отказаться от весьма распространённого мнения - "там наверху разберутся". Путятин шёл на сознательный риск, ведь он хорошо понимал, что государь предпочитает терпеть урон от исполнительности подданных, нежели получать выгоды от их самостоятельности. Впрочем адмирал, опираясь на строчку из письма посланника Стекля консулу в Сан-Франциско, прикрыл свои тылы. "Будучи стеснямы со всех сторон несоразмерно превосходнейшими неприятельскими силами и удобствами для них и будучи уверен, что при малейшей со стороны моей упорствовании эскадра, высочайше мне вверенная, должна непременно истребиться или достаться во власть неприятеля, не сделав никакой чести и пользы для службы Государю … я согласно письма б(аро)на Стекля нашел выгоду отправить корабли … эскадры купно с кораблями Руско-американской компаниии для устройства диверсий и ведения крейсерства…"
Подобные набеговые операции, крейсерство на коммуникациях противника, первые в истории Российского флота, были делом трудным и хлопотным. Требовали они немалого морского опыта, но более того отчаянной лихости и безмерного честолюбия, качеств, свойственных молодости. Потому, на каперах первой волны, капитанами шли лейтенанты да мичмана, да офицеры из штурманов, которым иначе, в насквозь кастовом флоте, никогда бы не поднялись до собственного корабля. Но все они были капгорновцы, рыцари Ордена смолёной шкуры, прошедшие высшие морские курсы, воспитанные и испытанные не на Маркизовой луже.
Молодости, впрочем как и старости, присущь грех графомании. Так что большинство этих лейтенантов и мичманов оставили записки, и неплохие. "…Сочинения мореходцев наших имеют отличительный характер - какую-то особенную твердость и правильность мыслей, точность, подробность ь ясность в описаниях, благородную свободу в суждениях, пламенные чувства дружбы и бескорыстия, слог простой, не у всех и не всегда совершенно правильный, но всегда ясный, твердый и чистый…"