Чтобы окончательно, раз и навсегда доказать это себе и своим воинам, Далаан взмахнул саблей снова. Рубанул, что было сил…
Изогнутый клинок обрушился под рога самобеглой повозки — туда, где и у зверя, и у демона должны располагаться голова и загривок. Звякнуло. Тонкий металл поддался заточенной боевой стали. Лошадиный череп — и тот оказался бы прочнее!
В наступившей тишине послышалось журчание. Из разрубленного железа заструилась желтоватая зловонная жидкость. Кровь колдовской тэмэр тэрэг? Или ее пища?
Шаманская колесница не шелохнулась и на этот раз. Не напала, не стала драться за истекавшую кровь или пищу. Потому что повозки не дерутся. Повозки — это всего лишь повозки.
Далаан усмехнулся.
— Это, — он поднял саблю высоко над головой, — сильнее этого…
И ударил снова. В погасший глаз самобеглой колесницы. Глаз лопнул, разлетелся вдребезги, посыпался на землю множеством осколков. И опять ничего не произошло.
— Да! Да! Да! — улыбаясь, закивали воины. — Ты прав, Далаан-унбаши! Наши сабли сильнее. Наши сабли одолеют любых шаманов и демонов этого мира. Хур-ра! Хур-ра!
Очир кивал вместе со всеми.
Глава 6
Сначала его везли, будто тюк — перебросив поперек лошади, обмотав веревками и накинув на голову мешок. Везли вроде бы не очень долго, но и того хватило: жутко ныли отбитые о конский хребет потроха.
Потом сбросили на землю и сдернули с головы вонючий мешок. Лукьяныч огляделся. Ёма-ё! Целый табор вокруг! Огни, палатки, кони, все те же китайцы (и откуда их взялось-то столько?) — в железе, с копьями и саблями. И дикая степь куда ни глянь. Подобных мест Лукьяныч вблизи Южанска не знал.
Лукьяныча подняли, подхватили, потащили к большой округлой палатке — то ли чуму, то ли шатру.
У входа стояли воткнутые в землю длинные жерди с целыми связками из лошадиных хвостов и горели костры. Не столько горели даже, сколько дымили сырой полынью. Горьким дымом связанного Лукьяныча окуривали так усердно, что он едва не задохнулся.
Дальше — больше. Из дыма вынырнул какой-то узкоглазый дикарь в рваном лоскутном халате — старый, маленький и сухой как вобла. Дикарь принялся скакать кругами. При этом сумасшедший китаец пронзительно кричал и стучал над ухом в расписной бубен.
Было паршиво, больно и страшно. Лукьяныч все больше и больше уверялся, что причина происходящего крылась вовсе не в паленой водке. В другом следовало искать причину. Эх, знать бы еще в чем…
Лукьяныч быстро трезвел. Едкий дым действовал как нашатырь, а гулкие удары бубна, казалось, выбивали из головы весь хмель. Наконец бубен и крики стихли, дикая пляска прекратилась. Маленький китаец юркнул в шатер и через некоторое время что-то выкрикнул изнутри. Лукьяныча тотчас же впихнули под тяжелый войлочный полог. К тому времени он был уже трезв как стеклышко.
Внутри оказалось темно и тихо. И китайцев здесь было совсем немного. Несколько стражников в тени да плясун с бубном, тоже державшийся в сторонке.
В самом центре, под крепким и закопченным опорным столбом, дотлевали обложенные камнями угли. Вверху зияла прорезанная в плотном войлоке круглая дыра, в которую можно было увидеть звезды. Дымоход такой у них, что ли?..
У затухающего огня сидели двое. Один — молодой, свирепого вида азиат. Другой — грузный, пожилой, тоже из узкоглазых — почти старик уже. Седой и смурной. Страшный.
«Ну и харя!» — ужаснулся Лукьяныч, едва подняв на него глаза.
Харя действительно была та еще. Лицо рассечено. Жуткий застарелый шрам тянется через лоб, щеку и левый глаз. Вернее — глазницу: глаза, по которому прошлась багровая полоса, давно уже нет и в помине.
Правой скрюченной рукой — вероятно, тоже пораненной — старик старался не шевелить. Палец левой ткнул в сторону Лукьяныча. Чуть шевельнулись сухие губы.
— Хэн? — услышал Лукьяныч. Кажется, его о чем-то спрашивали. — Хэн чи?
Здоровый глаз старого калеки смотрел не мигая. В узкой щелочке на разрубленном лице отражался свет костра.
Изо рта Лукьяныча вырвали кляп. Рук, правда, не развязали. Болезненный толчок в спину был как недвусмысленный приказ: отвечай, мол.
— Чиний нэр хэнбэ?! — прозвучал новый вопрос. Похоже, старик начинал злиться.
Лукьяныч и рад был бы ему ответить. Вот только бы понять, что от него хотят услышать.
— Чи ую хийдэг вэ? — брызнул слюной старый китаец.
Опять ударили в спину. На этот раз сильнее. Лукьяныч аж охнул от боли. Покосившись, заметил: бьют-то не абы чем — копейным древком. Пока что тупым концом. Но этак и обычной палкой до смерти забить можно.