Потом тишину нарушил тихий плеск, и тут же раздался хриплый голос Водыря:
— Ваша доблесть высока, люди.
— Тише, друг, тише! — наклонился к нему Горибес, беря за руку. — Молчи… не шевелись!
Но Водырь приподнялся на локте и удивительно внятно произнес:
— Однако время доблести прошло. Теперь вы все умрете, если не отдадите Нехлада.
— Пресветлые боги! — воскликнул Горибес и в ужасе отшатнулся, выпуская руку Водыря. — Да ведь он мертв!
— Как будете мертвы и вы, — сказал Водырь… нет! Это было тело их верного спутника, но неведомый злой дух говорил его мертвыми устами! — Однако если отдадите Нехлада, сможете уйти живыми. Соглашайтесь, продолжать сопротивление — не доблесть, а глупое упрямство. Вам не одолеть Тьмы. — Не выдерживая пристального взора мертвых очей, походники опускали головы. — А что же молчишь ты, Нехлад?
— Поучись у меня молчанию, — посоветовал тот, сам удивляясь, как удается сдержать дрожь в голосе. — И не похваляйся своим злобным невежеством: Огнерукий был противником Тьмы и город его был светлым!
— Ты неглуп… — помедлив, ответил ему дух. — Но ничего не знаешь. В последний раз даю тебе выбор: вели спутникам оставить тебя, или увидишь, как навайи будут их убивать.
— Здесь нет трусов, — вмешался Крох. — А если твои навайи не усвоили урок, пусть приходят — мы их еще поучим!
— Уже идут, — сказал дух и оставил мгновенно опавшее тело Водыря.
Кто-то вскрикнул, но голос был заглушён испуганным ржанием лошадей. Пока походники слушали духа, навайи успели приблизиться. Они гребли грубо вытесанными веслами, сидя на связанных парами бревнах. Сосчитать их в неверном свете звезд было невозможно, но казалось — вся река кишит ими.
Торопча выпрямился и принялся пускать стрелу за стрелой. Бревна плыли медленно и все же опережали течение. Не прошло и минуты, как они нагнали плот.
В очаге уже трещали дрова, освещая поле боя. Ворна поудобнее перехватил один из шестов и сшиб пару ближайших навайев. Крох последовал его примеру, но оказался не столь проворен — шест у него перехватили и вырвали из рук.
Еще нескольких сбили лихи, потом им пришлось оставить кнуты и обнажить мечи.
Завязалась яростная схватка. Навайи напирали, нимало не смущаясь тем, что всем им даже в случае удачи попросту не хватило бы места на плоту. Они были не так сильны, как в прошлый раз, и даже будто менее живучи. Но ни страх, ни разумная осторожность не были ведомы им. Нехлад очень быстро перестал замечать, что творится вокруг.
Он отражал удары, отводил их, увертывался и бил в ответ. Надо быть быстрее, надо успевать! И он пока успевал…
Ржание, топот копыт, шумный плеск — кони, расталкивая людей и нечисть, бросались в воду.
Крик боли за спиной — кто? — не разобрать, но, повинуясь чутью, Яромир обернулся и увидел, как навай, опрокинув Торопчу, рассек руку Кручине. Землемер упал на колено, навай занес оружие для смертельного удара. Но Нехлад дотянулся, полоснул по шее. Недостаточно глубоко, однако это отвлекло врага, и Торопча, лежа, подрубил тому ноги. Тотчас вскочил — и нарвался на страшный удар, едва успел закрыться, отступил. Сразу два навайя навалились на него, тесня к противоположному концу плота, и один из них, улучив миг, всадил клинок в спину Горибесу.
Горибес пошатнулся, обернулся — оружие так и осталась у него в спине. Лицо и грудь его были в крови, в боку зияла огромная рана, но он как будто не осознавал, что уже пересек смертельную грань. Могучим ударом сразил он ближайшего противника, и вдруг ноги его подкосились. Последним усилием он, падая, ринулся ко второму навайю, обхватил его за шею и рухнул в реку вместе с ним.
Упал на бревна оглушенный Радиша. Кручина, забыв о руке, подхватил его посох и тычком, как рогатиной, столкнул ближайшего навайя, но тут очередной враг прыгнул на плот, опуская меч на голову ученого.
Следующим погиб Найгур. Короткий меч в его руке порхал с легкостью бабочки, но застрял в теле одного из навайев, и лих остался безоружен. Выхватив нож, он пригнулся, словно охотясь на козла-сойкора, нанес стремительный удар… Но сразу двое повисли у него на плечах, и третий вонзил клинок в грудь.
Это был конец. Нехлад вертелся волчком, и под ногами его уже не видно было палубы от мерзкой жижи, текущей из ран навайев, но не кончался их поток.
Конец…
И вдруг ударил шквал! Невесть откуда взявшийся чудовищный ветер накатил из-за кормы, взбивая пенные шапки на гребнях поднятых им волн, хлестнул, сбивая с ног! Ряды навайев дрогнули, и тут Нехлад понял, что уже какое-то время несется над рекою непонятный звук, похожий на низкое гудение тысячи тысяч струн. Точно стон самой земли.
Бой прекратился, обе стороны замерли. А потом вдруг навайи бросились прочь на свои плотики, те же, что лишь подплывали, заработали веслами в обратном направлении. И в неверном свете юного, едва народившегося месяца Яромир увидел, как катится по речному руслу водяной вал высотой с крепостную стену!
Он не успел даже крикнуть: «Держитесь!»
Вал накатил.
Возникло чувство, точно его подбрасывает на огромных качелях. Но плот не ускользнул из-под ног, и Нехлад, цепенея от ужаса и восторга, разглядел, как исполинская волна расплескивается, словно налетев на невидимую стену, и с беспощадной жестокостью швыряет навайев на берег. А посреди реки — плавно опадает, как грудь великана в могучем и размеренном дыхании. Плот покачало, но даже не накренило.
…Струилась вода, стекая с размытых холмов, шипела пена в стене кустарников. Ветер стих, и волны странным образом быстро успокаивались. Лесная одолела чары Ашеткуны. Навайев просто не осталось. Ни одного.
И было видение: явился походникам среди пенных струй высокий человек верхом на красавце олене с огромными ветвистыми рогами, от которых исходило зеленоватое сияние. Человек этот проводил взглядом уходящую воду и поднял глаза на плот — это как-то увидели все, несмотря на темноту ночи.
А вот внешности его никто почему-то не разглядел, и потом не раз спрашивали Нехлада, который единственный обратил внимание на необычное, какое-то слишком легкомысленное одеяние загадочного незнакомца: были на нем набедренная повязка и просторная безрукавка, съехавшая с правого плеча, и больше ничего, даже спутанные темные волосы его свободно падали на плечи, не подвязанные, не покрытые убором.
Проводил он плот взглядом и исчез, или, вернее сказать, его не стало видно. Растворилось в темноте сияние оленьих рогов, и остался только шум воды, все стекавшей и стекавшей в русло. Походники без сил опустились на бревна сделавшегося вдруг непомерно огромным плота.
Яромир потерял счет времени, но, должно быть, прошли считанные минуты, как вдруг из оцепенения его вывело… конское ржание. Он не мог не узнать голос своего любимца.
— Уголек! Ну нет, Уголька я вам не оставлю, — неизвестно кому посулил он и, вогнав меч в бревна, прыгнул с плота, не слушая хриплого окрика Ворны.
И чуть не подвернул ногу — оказывается, вода в этом месте была ему по пояс!
— Дно! — крикнул он. — Я стою на дне!
Река не только пощадила их, но и отнесла к правому берегу. Удача или благодеяние неведомого духа? У Нехлада не было сил размышлять над этим. Всех сил осталось, только чтобы брести вперед и звать Уголька.
Конь услышал, радостно заржал и побежал в туче брызг. Нехлад прижался к его горделивой шее, блестящей каплями воды в свете звезд. Он не хотел думать о том, как уцелел Уголек в ревущем безумии колдовского поединка двух рек. Лесной так заблагорассудилось — и хорошо. Больше ничего не нужно.
Он уже не помнил, как вернулся к плоту, ведомый окликами товарищей. Не помнил, как очутился на берегу, подле костра. Окутавший сознание сон скорее напоминал беспамятство.
Просыпаться не хотелось. Даже во сне он все помнил, смутно, но болезненно. Откроешь глаза — и навалится явь, в которой было столько ужаса и смертей.