И мутантскую образину Ящера тоже. Что этот выскочка северянин о себе возомнил? Конечно, все понимают, что власти у него нет, что его терпят только потому, что подразделение хорошо воюет в пустошах, вдали от баз. Там, где другим нужно снабжение, они всё берут на месте. Но оборзел, ох оборзел. Маршалу Саратовскому, своему начальнику, подчиняться не хочет. И царь это спускает. Мол, Ящер – самый полезный из всех, врагов бьёт лихо. Хотя Атаман-маршал и сам в столице почти не бывает, из походов не вылезает.
Маршала не было сейчас в их тесной компании. Всё лето провёл в экспедициях по поиску чудо-оружия, а сейчас инспектирует восточные гарнизоны, хотя мог бы и заместителей послать. Бедолага-трудяга. Впрочем, каждому своё.
Разговор шёл вроде бы веселый.
– Мой зам порошок нюхательный привёз из Италии, – произнёс калмык, откидываясь в кресле. – Открывает горизонты, хе-хе.
– Так чего же ты его нам не предлагаешь, Джангарыч? – спросил Семён Павлович Павловский, министр промышленности, который, несмотря на возраст, всё ещё сохранял медвежью стать и пудовые кулаки.
За такое могли и головы снять. Но только не им. Им можно шутить даже на опасные темы. Они – непотопляемые.
– Не, я такое сам не употребляю, и вам не советую. Изничтожили уже. Мы лучше по-старому, с водочкой.
Раздалось тихое бульканье – откуда ни возьмись, появилась холопка, наполнила стаканы. И так же неслышно исчезла.
– А вы слышали анекдот новый?.. – Борис Акопян, министр информации, был младший в компании, поэтому тон имел самый угодливый.
Армянин как раз собирался рассказать старшим боярам что-то похабное, когда до них долетел посторонний звук.
Шаги в покоях внизу. Тут, в Комнате Отдохновения, отменная звукоизоляция, и, если слышно всё равно – значит, громыхают в тяжелых сапогах или берцах. Даже не звук доходит, а колебание пола. Ну, кого там принесло? Ещё мраморный пол поцарапают…
– Что такое? Я же сказал никого не пускать! – возмутился Шонхор, поправляя простынку. В ней он был похож на римского патриция или на китайского мандарина.
Шаги уже на лестнице. Похоже, для того, кто идёт, даже охрана – не преграда.
Нет, это не могут быть из Опричи. Их начальник сиживал здесь недавно. И тоже замазан. Тогда значит – посыльный из Канцелярии. На него можно и наорать, птица мелкая. Совсем совесть потеряли! Дергать их в такой день по ерунде!
Тяжёлые шаги. Нет, похоже, не простой вестовой. Кто-то поважнее. Для кого никаких запретов нет, и тайны боярского жилища нет. За кем следует тень Самого.
Сильный отрывистый стук в дверь.
– Иду! – Шонхор сменил недовольный вид на отстранённый.
Толстое брюхо под простынёй покачивалось, когда он шёл.
Повернул защёлку.
На пороге, возвышаясь почти до притолоки, стоял один из лейб-рынд. Царёвых охранников, а заодно его доверенных лиц. В службу эту отбирали таких огроменных, какими первые два личных охранника были (те, кстати, до сих пор офицерами служили, но уже не имели былой расторопности).
Поклонился важным лицам великан сдержанно, без подобострастия и протянул Шонхору пакет.
– Многоуважаемым боярам. От Первого гражданина, – прочитал министр финансов вслух.
«Царь» –– пока лишь неофициальный титул.
Конверт из жёлтой плотной бумаги, с гербовой печатью. Орлами украшен. Ещё из довоенных запасов.
Открыл. Пробежал глазами. Виду не показал. Вернулся к столу, передал остальным.
Те прочитали по очереди, в глазах страх заплескался. Не научились ещё лицом владеть. «Да как же это возможно? Ведь ещё месяц срока оставался… Зачем ему это немедленно? Почему завтра?».
Посланник не уходит. Ему приказано доставить ответ. А ответ может быть только один: «Будет исполнено, государь!».
Конечно, ещё можно было попросить передать царю, что в виду объективных трудностей необходимо выделить дополнительное время на доработку. Или и того больше, напомнить Светлейшему, что Он сам утвердил срок, который истекает только через тридцать дней. Но это сродни тому, как самому на кол опуститься.
Нет. Первых лиц правитель смертью еще не казнил, не бывало такого. Но мог так наказать, что смерти запросишь, а не дадут.
И сразу стало не до шуток. И недавно съеденные блюда в кишках ежами встали. Будто предчувствуя, как их острое пыточное орудие заменит.
Все они видели, как на кол насаживают, медленно, со тщанием... Конечно, подвергали этому мелкую сошку, врагов и бунтовщиков. Но зрелище забыть невозможно. Волей-неволей на себя переносишь и сочувствуешь... даже неприятелю или проходимцу! Ужасно не то, что на колу умирали, а то, что на нём ещё какое-то время, иногда довольно долго, «жили». Не дай бог никому пожить такой «жизнью».