Питался нелегал, судя по всему, рыбой. Если бы он только ей и ограничился, его бы могли так и не найти. Но бедолаге захотелось немного разнообразить свой стол. В этом вопросе Саша был с ним солидарен – невозможно долго сидеть на одной рыбе.
Взяли его не так легко. Застигнутый врасплох, нелегал вначале пытался убежать, размахивая во все стороны самодельным ножом. Но, видя, что окружен и загнан в угол трюма, перехватил оружие поудобнее, ощерился и скороговоркой выкрикнул что-то длинное и неразборчивое. Это явно была угроза. «Пассажир» просил уважаемых господ отойти на расстояние. Или обещал всех зарезать. В его криках боцман разобрал несколько русских слов: «сявки», «отлезь», «урою»… и тому подобное.
Норги серьезно отнеслись к этой угрозе. Может, сказался и внешний вид незнакомца – чумазого, шустрого и дико злого, в рваном ворованном комбезе, вооруженного полоской стали, которой он размахивал, собираясь драться насмерть. Прибежали капитан со старпомом и удалось объяснить чужаку, что его просто застрелят, если он не бросит своё оружие.
Тот оценил перевес сил и аккуратно положил нож. И тут же на него навалились, выкрутили руки. Чтобы уж точно без сюрпризов и фокусов.
Пленного надо было допросить, а для этого трюм не подходил. Его повели в каюту помощника капитана, оставив всех зевак за дверью. Никто не расходился, пока не вышел Кнут и не рявкнул на любопытных, отправив их на работу. Все нехотя потащились к трапу. Потом выглянул боцман и, найдя глазами Скаро и Младшего, жестом велел им подойти.
– Переводить надо с русского, а я больше не могу оставаться, срочное дело есть. Задержитесь немного, потом наверстаете.
Сначала чужаку дали умыться. Оказалось, что у него восточные черты лица. Не совсем монголоидные, но близко к этому. На верхней губе щетка черных усов. Глаза темные, раскосые. Похоже, прячась в ящике, он всё же иногда брился своим ножом, длинной щетины не было; а ведь, судя по тому, что продукты начали пропадать давно, он на корабле уже не одну неделю.
Потом пленника привязали к стулу, а рядом пристроился здоровый датчанин, взявший на себя обязанности выбивателя правды. Хотя капитан пока не давал команды дубасить задержанного.
Тот не закрывался, а охотно шел на контакт. Был немногословен, говорил по существу.
– Зовут тебя как? – задал первый вопрос молдаванин.
– По-разному. Можешь называть … – и он произнес незнакомое слово, а его косящие глаза глядели с вызовом.
Скаро внимательно посмотрел на него, помрачнев:
– На твоем языке это значит что-то похабное? Еще одна шутейка и кабздец. Вот этот мистер, – он кивнул на датчанина, – вправит тебе мозги. Как ты попал на судно?
– Забрался ночью по якорной цепи. Сначала спрятался в место, где цепь лежал, потом перебрался в трюм.
Все притихли. Оказалось, это был серьезный косяк. Потому что цепной ящик надо внимательно проверять, особенно покидая такие места, как Питер. Это не какая-то коробочка, а целое помещение.
Капитан, малиновый от злости, произнес на инглише:
– С Родионофф придётся разобраться.
Саша, кстати, потом слышал, что разобрался капитан с Борисом Николаевичем довольно сурово – рублем, то есть талером. Хотя, наверное, боцман согласился бы получить пять нарядов на гальюн. Но вместо этого получил минус десять процентов месячной оплаты.
«Лучше бы выпороли», – ворчал позже Николаич про приговор капитана.
«Зачем мне ваши задницы? – говорил как-то Ярл на общем собрании, по-английски, чтобы все присутствующие понимали. – Никто не будет вас бить. Порку люди забывают, а потерю своих кровных никогда. И запомните, нет ничего важнее безопасности. А опасность не только от моря, она еще и от людей. Если корабль захватят, мы потеряем и груз, и жизни. Помните об этом и обращайте внимание на любую мелочь».
А допрос продолжался.
– Господин капитан, судя по виду, он был траллсом, – произнес Штеф. – Вон какие шрамы от цепи. Причем буйным, покорного не стали бы заковывать.
Траллсами в Скандинавии иногда называли рабов.
– Но до этого он был воином.
Действительно, худой, но жилистый, незнакомец не выглядел измождённым. В дерзком взгляде чувствовалась энергия и сила. И без того неширокие глаза чуть косили, что добавляло простецкому лицу выражение хитрости.