— Бережливость, бережливость — об этом звонят теперь все мещанские газеты и разливаются торнякалнские и агенскалнские кумушки за чашкой кофе, похрустывая сухариками. Бережливость кажется им разрешением всех вопросов богатства и бедности, золотым ключом к спокойной и счастливой жизни. Кто в теперешние времена может что-нибудь сберечь и у кого есть что сберегать? Господа предприниматели и капиталисты — они очень берегут свои руки, чтобы на пальцах не вздулись мозоли от стрижки купонов и заворачивания золотых монет в тяжелые свертки. Владелец домишка в Торнякалне из бережливости может еще год не менять толь на крыше, хотя дождь за это время, протекая через потолок, сгноит какому-нибудь бедняку весь его хлам. Супруга-домохозяйка может сберечь крошки сухого хлеба, чтобы покормить канарейку в клетке. Какой-нибудь трактирщик сольет остатки пива из стаканов, наберет полштофа и всучит пьяному сплавщику леса, заработав таким образом десять копеек чистоганом. О бережливости могут думать только те, у кого есть фабрики, магазины, поместья, банки. Они ездят в лакированных экипажах, спят под шелковыми одеялами на пуховых перинах, пока рабочие и батраки гнут спины от шести до шести в потогонных мастерских, на кораблях, в гавани, на Даугаве, Лиелупе, на море, в лесах и на полях. Деньги у них идут к деньгам, копейка к копейке, рубль к рублю. Капитал подобен катящемуся с горы снежному кому; чем дальше катится, тем становится больше. Но что может сберечь бедняк, если все его достояние — две руки? Ему нечего продать, кроме своей рабочей силы, которая теперь так дешева! Я вот нашел себе приют в одной рабочей семье, где пятеро ребят. Семья живет в двух комнатушках, вместе с клопами и тараканами. Муж работает на фабрике пил и напильников Зоннекена и получает рубль двадцать копеек в день. Жена с утра до ночи стоит над корытом с бельем и за утюгом, выгоняет не больше полтинника. Рубль семьдесят копеек в день. Сколько это придется на каждого, если поделить на семь животов? Сколько стоит буханка хлеба в лавке и фунт масла или сала на Даугавском рынке? За квартирку хозяин дерет двенадцать рублей в месяц, пару туфель на базаре Берга не купишь дешевле трех рублей. Утром семья пьет черный кофе; только в воскресенье увидишь у них на столе бутылку молока и постные крендели. Маленькие дети растут на улице, копаются в заваленных мусором песочных ямах, — у матери нет времени присмотреть за ними. Подростки остаются без ученья, потому что должны помогать матери следить за огнем под котлом, в котором кипятится белье, подбирать щепки у лесопильных заводов и дровяных складов… К чему тут проповедовать бережливость? Что может сберечь такой бедняк? Пару заплат на своих дырявых брюках? Проповедь мещан и попов о бережливости — это костыли, которые они хотят сунуть под мышки обнищавшему, изнуренному рабочему…
И Янсону не дали закончить, зал волновался, гудел. «Прошу слова! Прошу слова!» — кричали с разных мест. Некоторые близкие по виду к породе господ стучали палками об пол и размахивали руками. Их унимали, угрожая выбросить вон, — подавляющее большинство слушателей приняло сторону оратора. А может быть, оратор стал на их сторону, высказав то, что годами накапливалось и таилось. А может быть, все было не так, как он говорил, но это ничего не значило, они слышали то, что звучало в них самих. И Андр Калвиц — тоже. Трудно сказать, что было у Андра общего с многосемейными рабочими Зоннекена. Но щеки у него пылали, глаза горели, ладони жгло от восторженных хлопков. Он опомнился, когда Андрей Осис крикнул ему в самое ухо:
— А это торнякалнский учитель Индрик Цируль.
На кафедру поднялся высокий мужчина, очень похожий на студента Янсона — только черные усы у него длиннее. Склонив голову набок, он сердито смотрел из-под наморщенного лба. Язык у него немного заплетался, и в общей шумихе сперва трудно было его разобрать.
— Костыль, костыль… Да, бережливость — это костыль! А теперь хотят вырвать его, чтобы бедняк ползал на четвереньках по улице. Теперь трудные времена, времена кризиса, безработные толпами стоят у ворот фабрик. Крестьяне бегут в Ригу в поисках счастья, а хозяева в деревне даже за большие деньги не могут найти батраков. Издательство «Полезная книга» только что выпустило рассказ Якоба Апсита «В город». Читали ли вы это произведение? Знаете ли вы, как наш известный писатель рисует судьбу мужиков, бежавших в Ригу? Читали ли вы рассказы Нейкена и Пурапуке?
— Иди ты спать со своими рассказами! — крикнул кто-то из глубины зала. — О бережливости говори!
— Он из мамульников[108],— крикнул другой.
108
«Мамуля» («Матушка») — прозвище латышского общества, членами которого были богачи; «мамульниками» звали в просторечии членов этого общества.