Стравинский присутствовал на репетициях, играл свои пассажи снова и снова, так сильно ударяя по клавишам, что, казалось, рояль разлетится в щепки. После первого прослушивания «Жар-птицы» артисты балета испугались; им казалось, что услышанное вовсе не похоже на музыку. Стравинский, как молотком, отбивал ритмы, громко гудел, нимало не смущаясь, если брал неверную ноту. Со спокойной уверенностью Дягилев, гордившийся тем, что он способен заметить гениальность там, где другие видят лишь эксцентричность, повернулся к Карсавиной со словами: «Хорошенько запомни его, он скоро станет знаменитостью.» И, как обычно, Дягилев оказался абсолютно прав.
25 июня 1910 года — знаменательный день. В этот день Европа впервые услышала необычную музыку Игоря Стравинского. Выбор Дягилевым именно этого композитора как автора музыки «Жар-птицы» положил начало их плодотворному сотрудничеству, которое продолжалось двадцать лет и подарило миру немало шедевров.
Премьера «Жар-птицы» состоялась уже в величественной Гранд-Опера. Новаторские идеи молодого композитора стали для публики настоящим откровением. Зрители, аплодируя, без конца вызывали Стравинского. Клод Дебюсси поднялся на сцену, обнял молодого композитора и пригласил его отобедать с ним. В последовавшие за премьерой вечера Стравинский наслаждался, греясь в лучах славы, с ним встречался весь beau monde[82], он был представлен Марселю Прусту, Полю Клоделю, Саре Бернар и многим другим «звездам». Дягилеву не довелось увидеть первый исторический спектакль со своего обычного места в театре. Фокин очень волновался по поводу сложного освещения сцены, и Дягилев, чтобы успокоить его, находился за кулисами и лично руководил работой осветителей.
Если «Жар-птица» была триумфом Фокина и Стравинского, то «Шехерезада» стала триумфом Бакста. Оформление этого балета Лев Бакст выполнил в стиле экзотического и пышного Востока, и его декорации прославились, изменили моду и определили пути развития оформительского искусства на последующие полтора десятка лет. Бакст смело и щедро применял абсолютно новые и дерзкие сочетания ярких красок Он первым использовал на сцене смешение синего и зеленого; в его палитре преобладали насыщенные синий и зеленый, напоминавшие оттенки полудрагоценных камней. Художник отказался от плоскостей, он рассыпал красочные пятна по ярким стенам и потолкам гарема. Огромный, ниспадавший фестонами драпированный занавес с полосами яблочно-зеленого и синего цветов, пятнами роз и крупными черно-золотыми кругами обрамлял левую сторону сцены. С него свисали большие золоченые светильники. На синем заднике выделялись огромные двери, в их оформлении сочетались серебряный, бронзовый и голубой цвет; по полу гарема, устланному кораллово-красными коврами, были разложены розовые коврики с горами подушек на них. К дивану шаха вела лестница, которую поддерживали две странные кариатиды. То, что один из критиков назвал «оргией красок Бакста», было настолько пьянящим, поразительным и волнующим, что снова и снова в начале этого балета, когда поднимался занавес и взорам зрителей открывалась сцена, зал невольно взрывался аплодисментами. Изобретательность Бакста в области театрального костюма осталась непревзойденной. Его костюмы подчеркивали красоту человеческого тела. Перья удлиняли линии, выразительность движений подчеркивалась блеском драгоценностей и развевающихся одеяний. На сцене появлялись ханы в синих, оранжевых и пурпурных чалмах, евнухи в алых, одалиски в прозрачных розовых, красных и зеленых одеждах и украшенные драгоценностями обитательницы гарема, негры в браслетах и в пышных перехваченных металлическими обручами шароварах, соединенных с нагрудными повязками нитями из жемчуга.
Для исполнения роли главного раба Нижинский раскрасил себя в поразительный красновато-лиловый цвет с серебристым блеском, который контрастировал с его золотыми шароварами. Это было незабываемое зрелище. Балет заканчивался сценой безжалостной расправы с непокорным гаремом и рабами, которую устраивал разгневанный хан. Нижинский, совершавший с поразительной мощью длинные, хорошо рассчитанные прыжки, — вызвал у критиков поток красочных сравнений с животными: «полукошка, полузмея», «пантера», дьявольски проворный, женственный и все же вселяющий ужас», «исполненный жизненных сил жеребец с трепещущими ноздрями». Балет очень понравился Ренуару. Один из друзей говорил, что танец приводил великого художника в «дикий энтузиазм». Марсель Пруст восклицал: «Я никогда не видел ничего более прекрасного».
Бакст был провозглашен величайшим в мире театральным художником сразу после премьеры балета. Эта постановка на много лет вперед определила пути развития сценографии, оказала влияние на работу создателей костюмов, художников-декораторов, ювелиров и всех мастеров декоративно-прикладного искусства. В своих ателье великий парижский модельер Поль Пуаре превращал женщин в гибкие творения искусства, одевая их в драпированные, как в гареме, юбки и шаровары и тюрбаны с эгретками из перьев. До того времени только цветочный аромат духов был позволен для благородных дам; теперь вошли в моду экзотические духи с такими названиями, как Maharajah[83], Le Fruit Defendu[84] и Shalimar[85]. Ювелиры создавали жемчужные нити с бахромой из мелкого жемчуга, золота и кораллов. Картье впервые соединил в своих изделиях изумруды и сапфиры. Комнаты отделывались панелями из редких сортов древесины и заполнялись различными подушечками, с абажуров свисали, подрагивая, многочисленные кисточки.
До русских балетов в отделке одежды и интерьеров нельзя было и подумать о смешении синего и зеленого, оранжевого и вишневого цветов. После русских сезонов неожиданно засияли повсюду ярко-красный цвет, коралловый, оранжевый, как циннии и бархатцы, зеленый, как малахит, лимонный, цвет баклажана, ярко-бирюзовый и лазурный, соединенные с золотом и серебром. За месяц до первого балетного сезона 1909 года модными цветами были спокойные и приглушенные; зеленый миртовый и голубой, серо-коричневый и розовато-лиловый — все, как подернутые дымкой из серого шифона. К 1911 году все это полностью изменилось. Цвета неожиданно стали описывать названиями Rose Vif[86] Jonquil[87], Nuits d'Orient[88]. В 1914 году английский журнал The Studio писал: «Искусство теперь танцевало под музыку русского балета, оставившего отпечаток своего влияния и здесь, и там — на тканях, обоях и диванных подушках.» Через пятнадцать лет после постановки Шехерезады, в 1925 году, искусствовед Габриэль Моури писал: «Нет сомнения, что влияние русского балета не только на театральное искусство, но на моду, книги, рисунок тканей и действительно на все виды творчества столь же сильно сегодня, как и в 1910 году».
Любовь русских к ярким цветам, проявившаяся в балете, изменила взгляды и вкусы Запада и навсегда сохранилась в моде, в стиле убранства интерьера. Даже сегодня мы чувствуем ее влияние на нас.
Вместе с яркими красками Бакста, хореографией Фокина и музыкой Стравинского во время русских сезонов впервые всему миру было продемонстрировано поразительное мастерство Вацлава Нижинского. Его карьера, прервавшаяся по болезни, продолжалась всего десять лет (пять лет в России и пять — за границей).
Однако этих нескольких лет было достаточно, чтобы обессмертить его имя в искусстве танца, а возможно — и в истории культуры вообще.
Париж видел прекрасных и талантливых балерин, но уже более столетия не было здесь такого танцовщика, как Нижинский. Он был провозглашен Богом — новым Вестрисом[89] в танце.
89