Легендарный Нижинский был невысокого роста, всего 162 сантиметра, с тяжелыми, мускулистыми бедрами, весил около шестидесяти килограммов. У него была длинная шея и раскосые глаза, придававшие ему странный вид — казалось, в нем было что-то от фавна. Нижинский на сцене часто усиливал этот эффект, умело наложив грим. Даже в людской толпе он производил впечатление замкнутого в себе, одинокого человека. На званых обедах Нижинский чаще всего молчал, и легкая улыбка играла на его губах. Когда ему приходилось говорить, он делал это робко и мягко, не глядя на собеседника. Он был благонравным, аккуратным и вежливым, как школьник. У Нижинского всегда имелась только пара костюмов, но на репетиции он надевал нарядные крепдешиновые рубашки пастельного цвета, и у него были сотни пар балетных туфель, сделанных по его заказу в Лондоне из особой лайковой кожи.
Вне сцены он был настолько непривлекательным, настолько незаметным, сосредоточенным на своем внутреннем мире и загадочным, что многие считали его инфантильным и не слишком образованным. На репетициях Нижинский выполнял упражнения машинально, и даже его партнеры, балерины и танцовщики, часто волновались по поводу того, думает ли он о своей роли. Но как только Нижинский надевал костюм перед выходом на сцену, что-то менялось в его лице, осанке и манере держаться, и, наконец, он перевоплощался в своего сценического героя. Едва оказавшись перед зрителями, он врывался в действие, внося в каждый фрагмент спектакля драматизм и утонченность, которые непостижимым образом вызревали в его чувствительной, восприимчивой душе. Он менялся, подобно хамелеону, приводя в восторг каждого в зале, исполнял ли он при этом роль придворного танцовщика восемнадцатого века, раба в золотистых шароварах и жемчуге из «Шехерезады», арлекина, гоняющегося за бабочками в освещенном свечами саду, призрак розы или трогательную куклу, брошенную хозяином в черный ящик.
От его прыжков перехватывало дыхание. Он, казалось, парил в воздухе и затем, что было даже более поразительно, опускался на сцену медленно и мягко, как перышко. (Когда Нижинского однажды спросили, трудно ли так парить в воздухе, он задумался, подыскивая ответ, и сказал: «Нет! Нет! Не трудно. Нужно просто подняться вверх, а затем немного там задержаться.») Он был единственным танцовщиком в мире, способным выполнить entrechat dix[90], совершая этот «подвиг» элегантно и легко. Он взмывал в воздух без видимых усилий. Импресарио и журналисты проверяли его туфли, выясняя, нет ли внутри них какой-либо резины, обследовали сцену в поисках люков или механических устройств. Это повышенное внимание к его прыжкам раздражало Нижинского, упорно повторявшего: «Je ne suis pas un sauteur, je suis un artiste»[91].
Он создавал у зрителей впечатление, что перед ними существо неземное; им казалось, что он балансирует между реальным и потусторонним мирами. Поль Клодель писал о танцовщике: «Его дыхание побеждает земное притяжение, а душа побеждает тело». Сам же Нижинский, когда танцевал, казалось, испытывал почти религиозный экстаз. В один из тех редких моментов, когда Вацлав пытался словами выразить свои сокровенные мысли, он произнес: «Искусство, любовь, природа являются лишь бесконечно малой частью Божественного духа. Я хотел уловить его и отдать публике, чтобы она могла понять, что Он вездесущ. Если люди почувствовали это, значит, я отразил Его.»
Но случилась трагедия. В 1917 году этот божественный двадцатидевятилетний танцовщик сошел с ума. Сначала началась паранойя; он просил тщательно проверять сцену перед спектаклями, чтобы убедиться, что никто не посыпал ее битым стеклом. Затем он вдруг полностью утратил память. Нижинский перестал осознавать себя и в течение тридцати последующих лет оставался кротким человеком, навсегда потерянным для мира. И все же, как угасающая звезда, он прочертил столь блестящий след на небосклоне танца, что его отблеск озаряет нашу жизнь и сегодня.
В 1911 году, вместо того чтобы приглашать артистов Императорских театров, Дягилев решил организовать собственную постоянную гастролирующую труппу. Реализовать этот план ему помог случай, который, как утверждали злые языки, был подстроен им самим. Нижинский решил танцевать в «Жизели» в Мариинском театре в короткой рубашке и трико, не надевая обычных бархатных штанов до колена (этот костюм Бенуа разработал для парижских гастролей). Лаконизм его наряда шокировал некоторых консервативно настроенных зрителей, и после связанного с этим скандала Нижинский покинул Императорский театр. С 1911 года он стал танцевать только у Дягилева.
Каждый год, как только в Париже зацветали каштаны, Дягилев и его труппа прибывали во французскую столицу, чтобы восхитить, взволновать и иногда шокировать парижан новыми прекрасными балетами и операми. Они привозили «Хованщину» и «Бориса Годунова» Мусоргского, «Майскую ночь» и сцены из «Садко» Римского-Корсакова. С 1911 года в качестве разминки труппа всегда начинала гастроли с Монте-Карло. Артисты приезжали на Лазурный берег вслед за Шаляпиным, выступавшим там регулярно. Великий певец был обязан спеть определенное число спектаклей в Императорских театрах России, а затем мог заключать любые контракты по своему желанию. Шаляпин гастролировал повсюду, включая Америку; его артистизм и яркая индивидуальность в значительной степени влияли на стиль оперных постановок.
Дягилев возродил на Западе балетное искусство. Благодаря успеху его труппы, во всем мире появился большой спрос на русских балетных артистов. К 1911 году в каждом из известных концертных залов Лондона танцевали русские балерины. Многие из них сформировали собственные труппы. Особенно ярок пример Анны Павловой, которая в 1911 году начала турне со своей группой артистов. Хотя спектакли этой балерины были поставлены с меньшим вкусом, чем дягилевские, тем не менее она также представляла русский балет и имела возможность продемонстрировать свой уникальный талант множеству зрителей во всем мире. Она побывала даже в Соединенных Штатах и немало сделала для популяризации искусства танца среди представителей среднего класса.
В 1911 году, когда балет Дягилева пригласили выступить в праздничном концерте по случаю коронации короля Георга V, русские артисты покорили Англию. В этом сезоне в Ковент-Гарден приехала знаменитая Кшесинская, выступавшая в «Лебедином озере». Щедро заплатив, она наняла русского скрипача виртуоза Эльмана, дававшего тогда сольные концерты в Альберт-Холле, чтобы он сыграл соло во втором акте. В тот же самый год дягилевская труппа совершила турне, посетив Будапешт, Вену а затем — Германию. В следующие годы дягилевский балет побывал в Южной Америке и в Соединенных Штатах.
В парижский сезон 1911 года русский балет Дягилева представил очень яркий и живой спектакль «Петрушка», который многие считали настоящим шедевром труппы. Самый русский из всех балетов, он стал триумфом провозглашенной Миром искусства идеи о единстве всех видов искусств. Спектакль создавался несколькими чрезвычайно одаренными людьми, и его постановка готовилась в разных странах. Стравинский сочинял музыку во Франции и Швейцарии; Александр Бенуа проектировал декорации и делал эскизы костюмов в Санкт-Петербурге; хореография балета была завершена в Риме, а в Париже в постановку внесли некоторые усовершенствования.
Балет «Петрушка» возник при любопытных обстоятельствах. После успеха «Жар-птицы» Стравинский решил в основу следующего балета положить языческие обряды России, связанные с приходом весны. Они обсуждали эту идею вместе с Дягилевым, и тот убедил композитора создать музыку к следующему сезону. Но Стравинского во время отдыха в Швейцарии посетила новая идея. Прежде чем взяться за осуществление проекта большого балета, он решил написать пьесу для рояля с оркестром. Совершенно неожиданно в процессе ее создания композитор вдруг «мысленно совершенно отчетливо представил себе куклу, вдруг ожившую и изводившую оркестр адскими каскадами арпеджио». Стравинский рассказывал, что закончив эту «эксцентричную пьесу», он отправился на прогулку вдоль Женевского озера, пытаясь придумать заглавие, которое позволило бы ему в одном слове выразить характер музыки и возникший в его воображении образ куклы. Внезапно композитора осенило: «Петрушка, бессмертный и незадачливый герой всех ярмарок во всех странах». Вскоре Дягилев зашел к Стравинскому, и тот исполнил ему свою пьесу для фортепьяно, которая впоследствии стала вторым актом балета. Стравинский и Дягилев решили вместе поставить балет и сразу же определили место действия нового спектакля — Санкт-Петербург, ярмарка на Масленицу. Дягилев, не откладывая, отправил письмо к Бенуа с просьбой написать сценарий и сделать эскизы декораций и костюмов. Несмотря на то, что Дягилев и Бенуа были в то время в серьезной ссоре, Александр Бенуа, «патриот Санкт-Петербурга», с радостью согласился. Еще ребенком он полюбил кукольный театр, в котором разыгрывались сценки во время празднования Масленицы, и ему было приятно воскресить воспоминания детства. Что касается главного героя, то о нем Бенуа писал: «Петрушка, русский Гиньоль, … был моим другом с самого детства. Я сразу почувствовал своего рода «долг старой дружбы» его увековечить на настоящей сцене». Бенуа представил себе характер Арапа, вспомнив, что на русских уличных представлениях с Петрушкой во время антрактов между действиями два негра, разодетые в бархат и золото, всегда били друг друга палками. «Если Петрушка был олицетворением всего, что есть в человеке одухотворенного и страдающего… если его дама Коломбина-балерина, оказалась персонификацией вечно-женственного, то «роскошный» арап стал олицетворением начала бессмысленно-пленительного, мощно-мужественного и незаслуженно-торжествующего.»