— Наше, тятя!
— Польское? — спрашивает для точности Вечорек.
Витя утвердительно кивает головой.
— А на кого ж оно воевать идет? — недоумевает Казик.
— Да на нас, тятенька!
— Что- ты! На кой мы им ляд сдались?!!
— Они наши мины услыхали и думают, что это все «вервольф» жжет и взрывает кругом! — смеется Витя.
Каргуль с опаской смотрит на потолок, который дрожит от взрывов, потом переводит взгляд на Казика, говорит с досадой:
— Вторая война только кончилась, а ты уже третью начал!
— Подумаешь, польское войско! Русские им покажут как воевать, они их раз-два прикончат! — презрительно машет рукой Казик.
— Сколько ж раз русские нас освобождать будут? То от немцев, то от поляков тебя вызволяй! — злится Каргуль.
— А ты чего это так войны боишься? Мог бы уж и привыкнуть, — вступается за сына бабка Леония.
Марыня со стоном поворачивается, бабка подсаживается к ней поближе. Все прислушиваются к канонаде, которая явно приближается. Жена Каргуля гладит по головке малышей, сам Каргуль со страхом поглядывает на Марыню, которая вот-вот начнет рожать. Что касается Вити, то он будто и вовсе позабыл об этой «третьей мировой войне», которая началась по его с отцом милости: он, не отрываясь, смотрит на Ядьку! Казик, заметив это, оттаскивает его в темный угол, где при каждом взрыве вздрагивают, позвякивая, стоящие на широких полках банки и бутыли.
— Что это ты на нее уставился, как баба на епископа, а?
— Ой, тятенька, да что же это мы с вами наделали! — пытается перевести разговор на другую тему смущенный Витя.
— Ты мне отвечай сперва, про что я спрашиваю! — злится отец. — Ну, говори, чего глазеешь на нее?
— Так ведь… чтоб видеть! — притворно равнодушным тоном поясняет Витя.
— А на что тебе ее видеть?!
— Ежели человек хочет что-нибудь запомнить, он должен сперва как следует посмотреть на это…
— Да на что тебе ее помнить? — никак не возьмет в толк Казик.
— А вдруг мы здесь все зараз погибнем? — отвечает Витя и будто ненароком снова глядит на Ядьку, которая сидит возле его матери.
— Погибнем или нет, а вот тебе мой наказ, и чтоб тебе его на всю жизнь хватило: она — Каргулева дочка, а ты обязанный все Каргулево племя ненавидеть!
В этот момент от очередного взрыва на голову Казика густо сыплется штукатурка, он, чертыхаясь, отряхивает ее.
— Так ведь я, тятенька, для того и смотрю, чтоб во мне ненависть сильнее стала! — Говоря это, Витя делает «страшные» глаза, но не отводит взгляда от Ядьки.
У Казика уже больше нет времени заниматься воспитанием сына, поскольку Марыня, глубоко взволнованная внезапными событиями, явно принялась за увеличение рода Павляков. Видя ее мучения и слыша стоны, которые она уже не в силах сдерживать, Казик решает положить конец войне, которую сам начал.
— Все, хватит! — заявляет он. — Будем сдаваться!
— Вот придумал так придумал! — презрительно пожимает плечами Каргуль. — Как это ты сдаваться будешь?
— Откуда ж мне знать, небось я еще отродясь не сдавался! Никакого такого знания у меня нету…
Оглядевшись по сторонам, Казик отрывает кусок от простыни, которой прикрыта охапка соломы под Марыней, привязывает лоскут к граблям и осторожно выставляет «флаг» в оконце.
Внезапно в подвал врывается сноп дневного света: это бабка Леония, отворив дверь, выбирается из подвала.
— Мама, вы куда?! — кричит в оконце Казик.
— Так Витя сказывал — войско идет? Надо пойти кур изловить. Нас-то войско вызволит, а кур как пить дать в неволю заберет. Ни за что пропадут! Цып, цып, цып… — зовет она, не замечая, как во двор, снова ломая забор между усадьбами Павляков и Каргулей, въезжает танк.
Подмяв под себя забор, он останавливается и грозно водит вокруг длинным дулом орудия. Бабка ловит кур прямо возле его гусениц.
Стрельба понемногу затихает. Во двор вбегает несколько солдат в польской форме и десятка полтора мужчин в гражданском с повязками народной милиции на рукавах. Из подвала вылезает со своим белым флагом Казик. Помахивая им, он приветствует завоевателей-освободителей. Люк танка открывается, из него выскакивает советский лейтенант.
— Есть у вас лекарь? — спрашивает Казик. — Врач нам шибко нужный!
— Что, раненые есть? — тревожится лейтенант.
— Баба родит… — Казик уже было кинулся дальше, как вдруг, осененный какой-то мыслью, останавливается и спрашивает лейтенанта: — Вас как звать?
— Павка, а что?
Сумерки. По пустым улочкам городка тащится телега Казика. После канонады, которая гремела весь день, у него в ушах звенит от тишины в городе. Стук копыт отлетает он стен мертвых домов гулким эхом. Казик видит в конце улицы силуэт одетой во все черное женщины, однако та, услышав, что он зовет ее, исчезает, растворясь в тишине, точно призрак.