— Ну и как там, мама? — интересуется Казик, подсадив с сыном старуху на огромную, занявшую полкухни печь.
— Теперь можно поверить, что мы дома, — отвечает бабка, свесив сверху голову. — И смерти можно спокойно дожидаться. Вот кабы еще этой лектрики не было, я бы вовсе спокойно век дожила, — добавляет она, видя, как внук, не отрывая взгляда от окошка, машинально щелкает выключателем.
— Ну и ворюга же этот Каргуль! — восклицает вдруг Витя. — Тятя за свой спирт для общества мельника купили, а он его потиху в свои частные зятья сманывает!
— Уж ты скажешь! Чтоб они ее за чужого отдали! — сомневается Марыня и тоже идет к окошку посмотреть. — Ведь он не из-за Буга!
— Из-за Буга, не из-за Буга, а в портках! А Каргуль спит и видит лишние портки в семье иметь!
Вдруг Витя замечает, что Кекешко, перегнувшись через заборчик, пытается перетащить через него газовую плиту. В мгновение ока он оказывается возле Кекешко.
— Ваше?!! — с ненавистью спрашивает Витя.
— Да вы ж ее выбросили! — недоумевает мельник. — А нам она пригодится…
— Вам? Кому это «вам»?!!
— Так ясно же, что для двух семей одной плиты мало будет!
— Каких таких двух семей? — обалдело спрашивает Витя.
— С грабежа новую жизнь начинаешь? — подоспел на помощь сыну Казик.
— При демократии все ничье! — уже менее уверенно говорит мельник и, оглянувшись на стоящего в глубине двора Каргуля, пятится от забора.
Каргуль уже вознамерился поддержать Кекешко, как вдруг дискуссию прерывает появление Вечорека. Осторожно неся что-то в лоднях, он обращается к Каргулю:
— Узнаете?
— Ну, яйцо… — недоуменно отвечает тот.
— Куриное, — не может не вставить своего слова Казик.
— Я его на дороге нашел, — говорит Вечорек, глядя то на Каргуля, то на Казика.
— Ну и что? — не понимает Кекешко. — Это ж обыкновенное яйцо.
— Да ты что, яйца, что ли, не видал! — смеется Казик, опираясь на забор..
— Не видал давно, — поясняет Вечорек, — мы вон сколько лет назад кур съели.
Каргуль берет яйцо, внимательно оглядывает его, потом протягивает Вечореку.
— На, возьми себе.
— Бери, Вечорек, бери! — говорит свое слово и Казик, сперва, как и Каргуль, пощупав яйцо.
Сбитый с толку силезец растерянно смотрит то на Казика, то на Каргуля.
— Это… значит, кто мне дает?
— Я даю! — успокаивает его Казик.
— А ты, Казик, чего моими яйцами распоряжаешься? — взъерепенивается вдруг Каргуль.
— А ты почем знаешь, что его не моя курица снесла?
— Потому… потому как я твоего бы и в руки не взял!
— А я твоего!
Обмен мнениями становится все более бурным. Вдруг Казик, схватив злополучное яйцо, которое Вечорек продолжает держать на ладони, со всего размаха швыряет его в стену Каргулева дома.
— За его паршивое яйцо я тебе три своих дам! — обещает он Вечореку.
— Дашь! Только прежде это яйцо со стены слижешь! — рвется в драку Каргуль.
— Мой брат, Яська, уже раз взял бич божий в свои руки! — кричит Казик, нагнув голову, чтобы принять удар.
— Ты мне про косу не поминай, у меня не коса — винтовка для тебя есть!
— А у меня для тебя есть! — Казик оглядывается на дом, где на пороге уже стоит с винтовкой в руках Витя.
Бессильный в своей злобе, Каргуль мучительно подыскивает какое-нибудь слово, которое бы побольнее ранило соседа.
— Ты… шибзик несчастный! — шипит Каргуль, презрительно окидывая сверху взглядом низенького Казика.
— Ши… шибзик?!! — задыхается от бешенства тот и, бросившись к стодоле, срывает со стены серп. — Ну подожди ж ты! Хоть ты жердь и здоровая, а на тебя и серпа хватит!
Сдернув с забора сохнувшую там рубаху, Казик с яростью отхватывает у нее серпом рукава, потом стаскивает еще несколько рубах подряд и сечет их серпом на куски, после чего швыряет их Каргулю под ноги. Тот, не желая оставаться в долгу, начинает один за другим колотить сохнущие на заборе кувшины и крынки. Жжик — и под ноги Каргуля летит кусок рубахи. Дзынь — и у ног Казика разлетаются глиняные черепки. Мелькают в воздухе рукава и осколки, слышно яростное сопение разбушевавшихся врагов.
Вдруг позади Каргуля вырастает его жена и хватает его за рукав.
— Да ты что, старый, совсем ошалел? Где ж я теперь такие крынки возьму?!
Казик, схватившись за живот, хохочет во весь голос. И вдруг, обернувшись, растерянно умолкает. Марыня, стоя на крыльце, смотрит на него с испугом, как на человека, окончательно утратившего разум…
— Новехонькие рубахи, Витины… — только и в состоянии прошептать Марыня.