— Да ты что, взбесился? Старшего брата иссинячить вздумал?! Крестного отца своей внучки?!!
Казик смотрит на Каргуля таким страшным взглядом, будто тот снова стал его злейшим врагом на свете.
— Пусти, говорю, потому как ныне тут чья-нибудь башка слетит с плеч. — Вырвавшись из Каргулевых рук, Казик властным жестом указывает ему на его двор — А ну, пошел вон! Ты чего это посередь двух братьев лезешь, какие нынче встречу празднуют, а? — Казик, точно разъяренный петух, наскакивает на Каргуля, подпрыгивая, машет у него перед носом кулаками с таким бешенством, что Каргуль испуганно пятится на свой двор. — Мало тебе тогда Яська вложил? Мало? Так мы еще добавить можем!
Хотя минутой раньше Казик готов был броситься на Яську, достаточно было Каргулю появиться на Павляковом дворе, как оба брата снова стали союзниками, плечом к плечу выступив против исконного врага.
— Я тебя сорок лет дожидался! — шипит низким голосом Яська-Джон.
— Твоя там земля! — вторит ему Казик, указуя на двор Каргуля.
— Здесь наша земля! — торжественно напоминает Яська, забыв, что еще секунду назад ссорился с братом, не желая признать эту землю «нашей».
— Не для того я брата нашел, чтоб через тебя второй раз его терять! — орет, надувая щеки и подпрыгивая при каждом слове, маленький Казик.
Каргуль с изумлением смотрит на него.
— Ты, Павляк, сызнова не начинай, потому как вы уж раз начали… — говорит он.
— Да, начали! Я начал! — бьет себя кулаком в грудь Джон, всем своим видом давая понять, что в любую минуту готов, в случае нужды, повторить то, что сделал тогда.
— А я закончу! — добавляет, не желая отставать от брата, Казик.
— А кто тебе велел хату со мной рядом брать? — Каргуль делает рукой широкий круг. — Вон сколько места вокруг было, а ты тут жить захотел…
— А тебе какой черт велел в Кружевниках на три пальца нашей земли отхватывать? А?!!
— Ты, Казимеж, лучше к своей бабе цепляйся, чем к людям приставать. — Презрительно махнув рукой, Каргуль поворачивается к братьям спиной.
Этого Казимеж уже не в силах вынести. Он кидается вперед, но так, чтобы сыновья — Витя и Павлик — успели подбежать и схватить его с обеих сторон за руки.
— Ой, люди, держите меня! Ой, держите меня, не то я его как собаку убью! — изо всех сил кричит Казик, чтобы доказать всем свою готовность немедленно уничтожить извечного врага.
Казика окружают его домочадцы. Каргуль тоже стоит, окруженный семьей и прибывшими по случаю предстоящих крестин соседями.
В суматохе Казимеж и не заметил, как Яська исчез со двора. Павляки начинают кричать, звать, искать его, но старика нигде не видно. Подбежав к забору, Казимеж обращается к Каргулю совсем иным, обычным голосом:
— Эх ты, дурная твоя голова! И что ты прежде времени вылез? Мы ж договорились, что ты будешь сидеть в сарае, покамест я не кончу речь держать! А теперь что? Вляпались в историю, — вздыхает с упреком Казик.
Кинулся Казик в дом, но Яськи и там нет. Одни только чемоданы его лежат. Побежал за стодолу — и там нет! Далеко на меже, отделявшей его поле от поля Каргуля, увидел он наконец фигуру Джона. Тот шел в сторону заходящего солнца, низко опустив голову, точно меряя шагами землю…
Казик без труда догоняет его, но, как ни пробует начать разговор, ничего не выходит! Уж он и так, и сяк, и дорогу брату загородить пытается — лишь бы только ухитриться остановить Джона и попытаться растолковать ему то, что для самого Казимежа уже давным-давно очевидно.
— Да подожди ж ты, Яська! Ну постой минуточку и услышь всю правду, как есть…
— Мне от тебя ничего не надо, только эту землю из мешочка, чтобы в Детройт на мою могилу посыпать…
— Ты сперва правду узнай, а потом выбирать будешь, где жить да помирать! А то заладил свое — Детройт да Детройт… — горячится Казик.
— Не могут мне правдой быть слова моего брата, какой с первого дня на этой земле тятину клятву забыл.
Споря таким образом, они доходят полем до самых Рудников — до той маленькой рыночной площади, через которую когда-то проезжал советский грузовик с семьей Павляка. Тогда здесь стояла тишина, все кругом было мертво, безлюдно. Нынче город полон движения, машин. Они мчатся мимо с такой быстротой, что Казик, который выскочил на мостовую, едва успевает уворачиваться из-под их колес.
Братья выходят за город, к старой каменоломне. Солнце накладывает красные отблески на поверхность воды, скопившейся в глубоких выемах скалы. То ли настроение этой минуты, то ли своеобразный пейзаж вокруг, то ли нежный, едва слышный здесь звук костельных колоколов влияют на «американца», но он смягчается и соглашается наконец выслушать брата. Свой рассказ Казимеж начинает не торопясь, точно былинник, запевающий долгую балладу: