— Вы догадываетесь, кто исполнитель? — как бы невзначай осведомился Премьер у Лидделла.
— Осмелюсь п-предположить, что поёт царь.
— Умница вы мой. Помню, как царь пел «Мохнатый шмель на душистый хмель, цапля серая в камыши», — процитировал он тонким голосом. — Не медлите, давайте следующую.
И вновь солировал мужчина, но другой.
На этих строках Премьер красноречиво разрыдался. Секретарь с учтивостью подал ему платок.
— Пятидесятые годы, молодость моя… В те счастливые времена сохранялось крепостное право, а значительная часть народонаселения прекрасно обходилась без суда присяжных. Хорошо помню песню тех лет. «Были юными и счастливыми в незапамятном том году. Были девушки все красивыми, и черёмуха вся в цвету».
Вытерпев мгновения, когда Глава Империи отдавал волю ностальгии, Министр Колоний отметил, что звуковая лента закончилась.
Услышанные песни независимо от содержания достойны научного исследования. В Резиденцию был торжественно приглашён знаменитый языковед. Господин с умеренно тучным телом и редеющими волосами (в дорогом костюме, грозящим неминуемо лопнуть на спине) вошёл в залу и под испытующими взглядами политических деятелей сел в кресло. Его взгляд был хитро прищурен, словно в доме языковеда каждый таракан и каждая мышь говорят на языке высших сословий и слышат хруст французской булки.[2] Перед нашими очами явился профессор Альфред Генри Дулиттл.
— Ваше светлость не представляют, как зудит мой профессиональный интерес. Большинство языковедов считают достойным изучение лишь древних языков, но я в гордом меньшинстве. Знакомство с акцентами, говорами и диалектами не пройдёт даром. Льщу себя надеждой, что я скоро услышу голоса соседней планеты.
Надежда не сбылась по вине предателя.
На пороге стоял рыжий худой господин ростом с каланчу и с задорно торчащей бородой, в которую тот ухмыльнулся. Дворецкий представил некоего драматурга, печально известного неприятностью и подлостью. Им был Бернард Шоу. От его особы веяло настолько нахальнейшим вольнодумством, что любой почтенный буржуа закатил бы глаза от ужаса, ощутив экие флюиды. Именно так поступил Министр колоний.
Шоу глядел на языковеда из-под опущенных рыжих бровей, не скрывая неприязненного отношения.
— Приветствую вас, господин Дулиттл. Хотите, я сделаю из вас пьесу? Героем будет профессор фонетики, а ваша фамилия достанется мусорщику.
Языковед объял лицо ладонями.
— Боже милостивый, за что мне такое наказание… У меня есть два сына и дочь Элизабет. Кем вы сделаете их?
— Элизабет или Элиза? Она будет дочерью мусорщика.
— Моя жена временами ведёт себя как мегера. Настоящий томагавк в юбке: когда критикует научную работу, попадает в цель. Что вы сотворите с ней?
— Над этим я ещё подумаю.
Премьер прервал излияния, начав новую часть диалога:
— Вы ирландец. Ваш народ умеет только бунтовать и пьянствовать.
— Поздравляю, вы угадали. Мы пьём настоящую ирландскую горилку.
— Вы бредите.
Шоу потрепал рыжую бороду и подарил правительству новую порцию:
— Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Кобзона.
— Вы бредите.
— Мы якобы должны любить вашу сермяжную консервативную партию? Кое-кто обещал гомруль. Какая жадная у вас партия, не даёт порулить.
— Вы бредите.
— А вот и не угадали, господа. Ваша светлость сосёт кровь из трудового народа. Господин Дулиттл из той же компании.
— Вы ещё попляшете.
Усердный дворецкий с трудом увёл непрошеного гостя.
Премьер, мудрый старец, явил соратникам верное решение.
— После его инсинуаций мне не особо охота приглашать в Столицу заокеанских гостей. Но идея принадлежит настоящему патриоту, и вижу, что тот прав. Завтра всё сбудется.
Глава 3