— Ну все, — она ловко увертывается от пышного куста крапивы. — Ну все, — повторяет она и, запрокинув голозу, начинает кружиться. — Моя бабушка в таких случаях говорит — не как у людей.
— А как должно быть у людей?
Катька перестает кружиться и улыбается. Но как–то грустно.
— Наверное, так, как есть на самом деле, — говорит она.
— Понимаешь, — начинаю я, ко Катька, слозно не услышав моей реплики, продолжает:
— У исто красное небо и голубые деревья.
— Да, но это не наоборот.
— Но ведь это он делал нарочно! — настаивает Катька.
— Просто он так чувствовал… — начинаю я и ке знаю, как продолжить.
— Странные люди художники, — говорит Катька, замолкает и спустя несколько секунд спрашивает: — А если ты станешь художником, настоящим, ты тоже будешь рисовать красное небо?
Я молчу.
— Ведь так не бывает, — недоуменно бормочет она, — надо рисовать то, что видишь.
— Но иногда чувствуешь то, чего не видишь и нельзя увидеть, — говорю я. Это чужие слова. Их часто произносил наш учитель в студии. «Но ведь слова, как и небо, у нас одни», — оправдываю я плагиат.
У Большого камня, вросшего в берег речки, я спускаю Прошу с поводка, предварительно швырнув на противоположный берег корягу. Пес стремглав бросается в воду.
Катька снова говорит о брате, о поездке и опять о брате. Слушаю и пытаюсь разобраться в том, почему мне совсем не хотелось браться за кисть во время Кать–кнного отсутствия, хотя я клятвенно обещал нашему Александру Степановичу делать эскизы и зарисовки каждый день, а теперь мне хочется попробовать написать красное небо. Хотя небо остается голубым с плывущими высоко–высоко перьями облаков.
— Нам пора, — говорит Катька и сгибает в локте левую руку.
Я замечаю на запястье часы и понимаю, что надо спросить, откуда они у нее появились, но не успеваю, потому что Катька говорит сама:
— Это мне мама подарила.
— А я свои сломал, — вру я.
Катька молчит и затем очень тихо говорит:
— Все–таки это ужасная вещь, — и опять впивается взглядом в циферблат.
— Почему?
— Как они могут показывать время?
— А как показывают весы вес?
— Но ведь время невидимое. И неосязаемое. И очень быстрое. Мне кажется, оно везде и всюду, как воздух, И его невозможно поймать.
— Они идут вместе с ним, — говорю я, — подстраиваются под его ритм. Время идет, и часы идут.
Больше она ничего не спрашивает. Мы идем молча. Идем вместе: Катька, я и часы. Проша и время — бегут…
Мутно–молочный, проникающий всюду свет белой ночи не дает уснуть.
Лежу на ровной, как гладильная доска, спине кровати, прислушиваюсь к писку комаров. Они толпятся за вздутой парусом марлей, прикрепленной заржавленными кнопками к форточке. Никогда раньше не видел ржавых кнопок и почему–то полагал, что они не ржавеют. Безуспешно всматриваюсь в открытую книгу: на каждой странице ровные ряды букв. Маленькие и жирные — книга старая, словно с подпаленными углами страниц, — буквы кажутся похожими на съежившихся и приготовившихся для неожиданной атаки комаров.
Идет уже вторая половина июля, и скоро кончатся, белые ночи, а затем и лето. Наши отработают в колхозе и вернутся с грудой воспоминаний.
В большой комнате нудно тикают теткины часы, купленные когда–то дядей Степой на какой–то юбилей. И мне вспоминается старый фильм, в котором вместо титров или голоса за кадром, извещающего, что прошло столько–то времени, на экране появлялись в нужный момент часы. Огромные, с прямыми и тяжелыми, как шлагбаум, стрелками. Стрелки бешено крутились. Они показывали время. Каждое деление — день.
Как же все–таки можно измерять время. Неосязамое и такое быстрое. Оно везде и всюду. От него никуда не деться.
«КАРТОШКА», КОТОРУЮ НЕ ЕДЯТ
В предыдущий день мы много бегали. Видимо, слишком много, потому что у меня разболелись швы на животе. Всю ночь мучали больничные кошмары, и только к обеду стало легче.
Я решал очередную задачу про сообщающиеся сосуды. В них что–то втекало и вытекало. Сколько и куда, надо было выяснить мне. Во дворе раздались радостный лай Прошки и голос Катьки. Сосуды остались незаполненными — я бросился к окну. Оказалось, что Катька пришла поговорить с теткой Аней. Решил, что о хозяйстве, оказалось — обо мне. Катька уговаривала отпустить меня вечером на Поляну.
— Там ничего страшного, тетя Анечка, — торопливо верещит Катька. — Я ходила туда в прошлом году каждый вечер. Там очень интересно. Ребята собираются. Костер жгут, в волейбол играют,
Уговаривала Катька долго. Обещание следить за глной сделало свое дело. Тетушка отпустила.