Принцесса же сказала:
— Потрясающе! Ты владеешь странным колдовством, не известным Апсарам. После чудес, которые ты сотворил с Гельмасом и Фердинандом, твое искусство неоспоримо. У меня тоже в этом деле немного набита рука, и несправедливо с твоей стороны обращаться со мной так, будто я грязь у тебя под ногами. И я это выношу! Я не понимаю, я удивляюсь самой себе, и мое единственное утешение в том, что твоя расчудесная Ниафер мертва и с ней покончено.
Мануэль вздохнул.
— Да, Ниафер мертва, и эти изваяния тоже мертвы, это постоянно меня тревожит. Полагаю, с Ниафер ничего поделать нельзя, но если бы мне удалось оживить эти фигуры, думаю, гейс, наложенный на меня, был бы выполнен.
— Это чистое святотатство, Мануэль. Сам Небесный Отец не сделал бы больше того, что он сделал со своими куклами в Эдеме.
Дон Мануэль прищурил свои ясные голубые глаза, словно о чем-то размышляя.
— Однако, — сказал он серьезно, — если я — дитя Бога, по-моему, вполне естественно, что я должен унаследовать вкусы и привычки своего отца. Нет, желание создать одушевленную, живую фигуру, в чем-то более восхитительную и значительную, чем простой человек, — не святотатство. По-моему, так. Как бы то ни было, как бы это ни называлось, такова моя потребность, а я должен следовать своим помыслам и своему желанию.
— А если б это желание было выполнено, — загадочно спросила Алианора, — смог бы ты перейти к образу жизни, подобающему знатному кудеснику и королю?
— Конечно да, ибо у короля нет господина, и он волен повсюду путешествовать, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить. Конечно, да. Во всяком случае, в мире, где нет ничего определенного.
— Если б я хоть вот настолечко поверила этому, я попыталась бы достать Шамир и тебя испытать.
— А что такое этот чертов Шамир?
— Оговорка, — с улыбкой ответила Алианора. — Нет, я не хочу иметь ничего общего с твоими дурацкими фигурами из грязи, и больше я тебе ничего не скажу.
— Ну полно, девочка моя! — сказал Мануэль. И он начал осыпать принцессу Провансскую такими комплиментами, какими этот статный юноша прежде завоевывал крестьянских девушек Ратгора.
— Шамир, — наконец проговорила Алианора, — это камень в перстне, хорошо известном в стране по ту сторону огня. Шамир похож на черную галечку, но если после специального обряда коснуться им любой из твоих фигур, фигура оживет.
— В общем, — сказал Мануэль, — вся беда в том, что, если я попытаюсь пройти сквозь огонь, чтобы достичь этой страны, я сгорю, и не видать мне этого талисмана.
— Для того, чтобы его получить, — поведала ему Алианора, — нужно сварить вкрутую яйцо из соколиного гнезда и положить его обратно, а самому прятаться поблизости от ветви под красно-белым зонтиком. Когда соколиха обнаружит, что одно яйцо не насиживается, она улетит, бросится в ближайший огонь и вернется с кольцом в клюве, чтобы коснуться яйца и этим возвратить его к жизни. В этот миг ее нужно подстрелить, и кольцо окажется у тебя, прежде чем соколиха вернет талисман его владелице, которой — тут Алианора сделала непонятный жест, — которой является королева Аудельская Фрайдис.
— Ну, — сказал Мануэль, — и какой мне прок в этом посреди зимы! Пройдут месяцы, прежде чем соколы совьют гнезда.
— Мануэль, Мануэль, тебя не поймешь! Неужели ты не видишь, что некрасиво, когда взрослый мужчина и более того, прославленный герой и могущественный кудесник дуется, злится и топает ногами, вообще не имея никакого терпения?
— Да, полагаю, это некрасиво, но ведь я — Мануэль, и я следую…
— Ох, избавь меня от этого, — воскликнула Алианора, — или иначе — неважно, как сильно я тебя люблю, дорогой, — я надаю тебе оплеух.
— Тем не менее то, что я собирался сказать, верно, — заявил Мануэль, — и если б ты только в это поверила, отношения между нами стали бы намного глаже.
Глава XI
Магия Апсар
Теперь история рассказывает, как для успокоения Алианоры граф Мануэль занялся магией Апсар. Он отправился вместе с принцессой на одну уединенную возвышенность, и Алианора, сладкоголосо прокричав по-древнему: «Тороликс, Чиччабау, Тио, Тио, Торолилиликс!», произнесла соответствующие заклинания, после чего со всех сторон ниспадающим потоком красок, крыльев, свиста и писка появилось множество птиц.
И павлин закричал:
— Какой мерой судишь других, такой будешь судим сам.
Соловей пропел:
— Удовлетворенность — величайшее счастье.
Горлица отозвалась:
— Некоторым тварям лучше было бы никогда не быть сотворенными.
Чибис прочирикал:
— Тот, у кого нет милосердия к другим, не найдет его и по отношению к себе.
Аист сипло сказал:
— Сей мир преходящ.
А клич орла был таков:
— Как бы ни длинна была жизнь, ее неизбежный конец — смерть.
— Это, в сущности, то, что сказал я, — заявил аист, — и ты — пошлый плешивый плагиатор.
— А ты, — ответил орел, вцепившись аисту в горло, — мертвая птица, которая никогда больше никому не принесет детей.
Но дон Мануэль придержал орла за крыло и спросил, действительно ли тот имеет это в виду и отстаивает свое заявление в силе перед Птичьим Судом. И когда разъяренный орел раскрыл свой безжалостный клюв и разжал когтистую лапу, чтобы торжественно поклясться, что в самом деле намерен растерзать аиста последний весьма благоразумно улетел прочь.
— Я никогда не забуду твою доброту, граф Мануэль — крикнул аист, — и помни, что я исполню для тебя три желания.
— И я тоже благодарен тебе, — сказал остывший орел, — да, честное слово, я благодарен, ибо, если б я убил этого длинноногого паразита, это явилось бы оскорблением суда, и меня бы посадили высиживать красных василисков. К тому же, его упреки справедливы, и мне нужно выдумать новый клич.
Так что орел уселся на скалу и на пробу произнес: