Фрайдис была во всем алом, и, как говорилось, когда вошел Мануэль, с ней разговаривала золотистая пантера. Фрайдис тотчас же отпустила зверя, который дружелюбно улыбнулся дону Мануэлю, а потом высоко выгнул спину в манере всего кошачьего племени и вот так расплющился в полупрозрачную золотистую пленку и, померцав немного, исчез, словно пламя, оторвавшееся от фитиля.
— Вы просили меня обратиться к вам, милая подруга, когда вы будете мне нужны, — говорит Мануэль, с почтением пожимая королеве руку, а никому сейчас вы не нужны больше, чем мне.
— У разных людей — разные нужды, — вполне серьезно ответила Фрайдис, — но все проходит в этом мире.
— Однако надеюсь, дружба не проходит.
Она вяло сказала:
— Проходим мы, и юный Мануэль, которого я любила одним ушедшим летом, сегодня мертв так же, как яркая листва того лета. Что у вас, седеющий вояка, общего с тем юным Мануэлем, у которого были привлекательность, юность и отвага, но не было ни человеческой жалости, ни постоянства в любви? И почему я должна давать приют его беспечным проказам? Ах, седой Мануэль, вы совершенно уверены, что ни одна женщина этого бы не сделала. А люди говорят, что вы проницательны. Посему прошу пожаловать на Саргилл, где единственный закон — моя воля.
— Вы, по крайней мере, не изменились, — чрезвычайно откровенно ответил дон Мануэль, — и вы кажетесь сегодня более прекрасной и юной, чем были в ту первую ночь на Морвене, когда я вызвал вас из высокого пламени, чтобы дать жизнь созданному мною изваянию. В общем, это было давным-давно, и я больше не создаю изваяний.
— Ваша жена посчитала бы это пустой тратой времени, — заметила королева Фрайдис.
— Нет, не совсем так. Ибо Ниафер — милейшая женщина, исполненная сознания долга, и она никогда ни в чем не перечит моим желаниям.
Тут Фрайдис слегка улыбнулась, увидев, как Мануэль считает, что он говорит чистую правду.
— В любом случае, — сказала Фрайдис, — без сомнения, странно, что на следующий месяц аист принесет вашего второго ребенка женщине, покоящейся под моей крышей на моей золоченой кровати. Да, Туринель только что рассказал мне о ваших замыслах, и это действительно странно. Однако намного более странно, что ваш первый ребенок, которого никакой аист не приносил и вообще не участвовал в придании ему формы, но которого вы создали из глины по воле своей гордой юности и по подобию своей гордой юности, должен разгуливать, прихрамывая, по свету в облике высокого молодого человека, и что вы ничего не знаете о его деяниях.
— Ох! А что вы слышали? И что вам о нем известно, Фрайдис?
— Я о многом подозреваю, седой Мануэль, благодаря домашним занятиям тем серым искусством, что не творит ни добра, ни зла.
— Да, — сказал Мануэль, — но что вам известно?
Она вновь взяла его за руку.
— Я знаю, что на Саргилле, где единственный закон — моя воля, вас рады принять, ложный друг и весьма неверный возлюбленный.
Он не смог вытянуть из нее большего, пока они стояли тут под нарисованным лицом, обращенным к ним с неприятным смехом.
И Мануэль с Ниафер оставались на Саргилле в ожидании ребенка. Король Фердинанд, ведший еще одну кампанию против мавров, прямо сейчас ничего не мог сделать для своего вассала. Но прибывали блестящие послы от Раймона Беранже, от короля Гельмаса и от королевы Стультиции, чтобы обсудить тот или иной возможный союз и срочную помощь. Все были очень дружелюбны и весьма неопределенны. Но Мануэль в настоящее время уделял внимание лишь Ниафер и будущему ребенку и позволял государственным делам подождать.
Затем появились два корабля с ратью герцога Асмунда, пытавшегося взять Мануэля в плен. И Фрайдис отправила некое послание, заставившее солдат забегать по палубе, воя волками, бросить мечи и крылатые шлемы и драться друг с другом руками и зубами, пока они все не погибли.
Прошел месяц. Ниафер и Фрайдис стали лучшими и самыми близкими подругами, и их взаимная искренность не могла не показаться проницательным людям довольно-таки зловещей.
— У нее, по-видимому, очень доброе сердце, — призналась Ниафер, говоря с глазу на глаз с мужем, — хотя, несомненно, она весьма странная особа. Мануэль, она показала мне сегодня десять забавнейших фигурок, которым — но нет, ты бы ни за что на свете не догадался — которым она собирается когда-нибудь дать жизнь, так же как ты сделал это со мной, когда лицо, ноги и почти все остальное получилось неправильно.
— Когда она намерена их оживить? — спросил дон Мануэль и добавил: — Я так не делал, но не буду спорить.
— Что ж, это весьма забавно, и я вполне понимаю твое нежелание признать то, как плохо ты меня запомнил. А она это сделает тогда, Мануэль, когда человек, создавший их, будет надлежащим образом вознагражден. И она сказала это с самым отвратительным выражением на лице, какое я только видела.
— На что похожи эти изваяния? — спросил Мануэль.
Ниафер их описала. Она описала их без всякой симпатии, но, вне всякого сомнения, это были изваяния, которые Мануэль оставил неоживленными на Морвене.
Мануэль кивнул, улыбнулся и сказал:
— Значит, человек, создавший эти изваяния, будет надлежащим образом вознагражден. В общем, это ободряет, ибо истинные заслуги всегда должны вознаграждаться.
— Но, Мануэль, если б ты только видел ее взгляд! И видел, что это за безобразные существа!
— Чушь! — решительно сказал Мануэль. — Ты, конечно, самая милая коротышка на свете, но это не делает тебя компетентным критиком в области как физиогномики, так и скульптуры.
И он смехом обошел этот вопрос. И оказалось так, что это был последний раз, когда дон Мануэль слышал о десяти изваяниях, сделанных им на Морвене. Но в Пуактесме заявляют, что королева Фрайдис дала жизнь этим фигурам, каждой в определенный час, и что ее волшебство отправило их жить среди обычных человеческих существ, но не с очень удачным результатом, поскольку эти образы отличались от рожденных естественным способом людей находящейся внутри них искрой жизни Ауделы.