Он спросил: — Вы были рады? — Вопрос, которого она ожидала меньше всего.
И тут она поняла, что действительно была рада — рада возможности отдохнуть, вот только не призналась в этом. Слишком многое понадобилось бы сказать этому мальчику, ненужного ему сейчас, бесполезного в будущем. — Я на ощупь правду узнала. Сказала ему, что вернусь, и вернулась. И до сих пор еще здесь.
— Вы говорите, он в мае умер?
— Вчера три недели исполнилось.
— А мне никто ничего не сказал.
Делла сказала: — Он тебе написал. Я прекрасно знаю, что написал. Сама письмо отправляла.
Хатч сказал: — Ко дню рождения: просто он поздравил меня с днем рождения.
— Чтобы зазвать тебя. Зазвать тебя к себе. — Она говорила негромко, но голосом твердым от сознания своей правоты.
— Ничего такого он не писал; просто звал как-нибудь приехать, — Хатч указал на свой чемодан и приподнялся было, чтобы достать оттуда письмо — доказательство своей невиновности.
Делла жестом усадила его на место. — Сколько, ты говоришь, тебе лет?
— В мае исполнилось четырнадцать.
— Ты бы уже двух детей мог наплодить, мог бы на фронте погибнуть, если бы пару лет себе накинул, как поступают многие хорошие мальчики, и ты еще говоришь, что думал, будто это просто поздравление с днем рождения?
Хатч кивнул: — Да, я и правда так думал.
— Тогда давай я научу тебя, как между строчек читать — это лучше всяких книг. Сидит он тут, что ни день, то ему хуже, а родни никого, кроме тебя. Он о тебе не говорил — ты ведь тоже из вчерашнего, — но день твоего рождения помнил, вот и написал то письмо и велел мне на почту снести, а когда я вернулась, еще заставил поклясться, что я его отправила. Он хотел, чтоб ты тут был — в настоящее пришел, чтоб ему не бояться за будущее.
Хатч все же пошел к чемодану и достал оттуда письмо. Медленно прочитал его и снова сложил, не предлагая Делле. — Ничего этого тут нет, — сказал он. — Ничего, кроме поздравления. И еще: «приезжай как-нибудь». — Он продолжал стоять.
— Ладно, — сказала Делла, по-прежнему ласково и по-прежнему твердо. — Садись и ответь мне вот на какой вопрос.
Хатч послушно сел.
— С чего же тогда он мне это оставил? — Глядя ему в лицо, она дотронулась указательным пальцем до кровати, на которой сидела.
Хатч улыбнулся. — Наверное, потому что вы устали.
Смех ее прозвучал так резко, что она сама испугалась — будто собаке наступили на лапу. — И как еще устала! Устала так, что белый свет мне был не мил. Но я не об одной кровати. Он ведь мне все оставил. — Она неторопливо обвела вокруг рукой, — и пансион, и беседку с источником, и пристройку для негров — все.
Хатч сказал: — И правильно сделал.
Делла кивнула: — Спасибо. Я ведь до самого конца с ним оставалась. Постояльцам, которые должны были приехать в мае, отказали, и мы с Фитцем ухаживали за ним, как умели. Он никогда и виду не показывал, что мучается, он все мог стерпеть, всю жизнь терпел. И так и не разрешил мне доктора позвать, говорил, что доктора — это двуногие пиявки: сперва спокойно смотрели, как помирают его мама, моя мама, Рейчел, а потом посылали ему счета за то, что посмотрели. «Пусть, говорит, задаром гадают, чем я болел». Ну, я готовила ему, что он мог еще кушать — хлебный пудинг, яичный крем… А Фитц его и купал, и брил, когда он уже рук не мог поднять. А совсем к концу я предложила, что буду спать у него в комнате, а он сказал: «Опоздала ты, матушка!» — и потом долго смеялся. В последний раз смеялся. Потому что вскоре ему уж и говорить не под силу стало, поэтому если уж говорил, так только по делу. Два дня подряд он меня за мою маму принимал и просил у меня прощенья. Я его не разуверяла. Но постепенно ум у него прояснился, и когда в день его смерти я принесла ему ужин, он говорит мне: «Что, Делла, насмотрелись мы с тобой на мир». И я ответила: «Это уж точно!» — свою жизнь он как-никак прожил, ну и я ему рассказывала о своей — на севере, — она указала пальцем на потолок, как будто там был север, Филадельфия, выложенные кафелем кухни, которые она содержала в безупречной сверкающей чистоте, сухие комнаты с паровым отоплением, где спала в холодном одиночестве, мужчины, которые иногда ей выпадали. — Потом он сказал: «Что ты знаешь?» — «Знаю, что очень устала, мистер Рейвен». — «Ну, так отдохни здесь». Я думала, он это о своей комнате: у него там стояла старая кушетка, на которую он иногда раньше прикладывался вздремнуть. Я ответила: «Сейчас пойду, попарю ноги и повалюсь на свою старую кровать, как куль». Он ничего не ответил. Я кончила кормить его, собрала все на поднос и только пошла к двери, как он окликнул меня. «Делла! Скажи спасибо». Я говорю: «Ладно. А теперь скажите — за что?» Он увидел, что я не поняла. «Я отдаю тебе все это!» — сказал он. Я спросила: «Отдаете мне дом?» И он ответила: «Все, что останется после меня». Тогда я сказала: «Спасибо!» — и вышла. Я думала, это он просто так, думала, что приду к нему наутро, и он в памяти и опять только о тебе и будет говорить. А был он наутро холодный как лед. Фитц первый нашел его — хоть от этого-то меня бог уберег — и на следующее утро мы его похоронили. Священник спросил: «А где ж его родня?» Я сказала, что мы написали тебе, но ответа так и не получили — ни от тебя, ни от Роба. Он сказал, что сообщит вам. Забыл, наверное.
— Мне, во всяком случае, не сообщил, — сказал Хатч. — Я ведь приехал его повидать. Я его одиннадцать лет не видел.
— И еще много-много лет не увидишь. — Делла улыбнулась при мысли, что у него впереди лет пятьдесят-шестьдесят жизни.