Мать сказала:
— Как это следует понимать?
Гектор тявкнул.
Рина сказала, указывая рукой:
— Мистер Мейфилд.
Он был уже у самой веранды, неслышно прошагав по убитой камнем дорожке, и все, за исключением миссис Кендал, встали ему навстречу, хотя заговорила первой она.
— Неужели провалилась?
— Нет, сударыня, выдержала. С трудом, но выдержала. — Он уже поднялся по ступенькам и остановился в двух шагах от Евы. Поэтому никто, кроме нее, не видел улыбки, осветившей его лицо, когда он повернулся к ее отцу. — Английская литература — девяносто шесть, латынь — сто. Вы можете гордиться, мистер Кендал.
— Благодарю вас, сэр! — сказал тот. — Значит, она окончит школу?
— Что касается меня, она уже окончила. Еще два года назад могла окончить. Знает больше моего, — ответил Форрест Мейфилд.
— Ну, это вы уж слишком, — сказала миссис Кендал. — Посидите с нами, передохните. Ужинали? Наверное, умираете от голода и совсем ослепли, проверив столько экзаменационных работ?
— Нет, что вы, — ответил он. — С моими-то глазами… Да я в темноте вижу.
— Вам тридцать лет, — сказала миссис Кендал, — а вы худы, как спичка. Смотрите подурнеете. Что тогда? — Она поднялась. — Мэг еще в кухне. Пойдемте, я вас покормлю.
— Спасибо, нет, — сказал он. — Мне уже пошел тридцать третий, и задерживаться я никак не могу. Просто хотел сообщить вам добрую весть.
— Уезжаете на лето? — спросил мистер Кендал.
— Да, сэр. Вот только соберусь с силами.
— Опять к сестре?
— Не сразу. Сперва постранствую немного.
— Где же? — спросила миссис Кендал.
Он снова улыбнулся, хотя на этот раз несколько загадочно, широко раскинул руки и пропел:
— Там, куда меня сердце зовет.
— Так я и думала, — сказала миссис Кендал, и все рассмеялись.
Рассмеялся и он, но потом, повернувшись к мистеру Кендалу, сказал:
— Но все, о чем я когда-либо мечтал, есть тут. — Он снова сделал движение рукой, как бы соединяя воедино дом и людей, здесь родившихся, выросших, наложившие на дом свой отпечаток, вне его немыслимых.
— Мне все это дорого, — сказал мистер Кендал. — Благодарю вас, Форрест.
На протяжении всего разговора сердце Форреста сжимал страх, однако внешне он был совершенно спокоен — впервые обманывал их за все время знакомства. Нужда в притворстве отпала, лишь только он покинул их.
2
Не успел он скрыться из вида, как Ева поднялась и пошла к двери.
Когда она проходила мимо отца, он сказал:
— Горжусь тобой. Горжусь!
Мать сказала:
— Надеюсь, ты все же переоденешься?
Ева кивнула:
— Да, мама. — Она взялась за дверную ручку и, обернувшись, обвела всех быстрым взглядом. Глаза ее задержались на отце, и, обращаясь к нему, она сказала: — Спасибо! — Затем открыла дверь и позвала: — Пойдем, Рина, помоги мне.
— Принцесса! — сказала мать.
Однако Рина встала и последовала за сестрой.
Идя друг за дружкой по коридору и темной лестнице, они хранили молчание. Но, переступив порог их общей комнаты, Рина осторожно притворила за собой дверь и сказала, обращаясь к Евиной спине:
— Значит, решилась?
— Решилась давным-давно.
— Уезжаешь? — спросила Рина.
Ева повернулась к ней и кивнула:
— Сегодня. Сию минуту.
— Подожди… — начала было Рина, отнюдь не желая задерживать ее, просто чтобы чуточку отдалить момент, разобраться во всем.
— Не могу, — сказала Ева, делая шаг вперед.
— Да уезжай, пожалуйста, — сказала Рина. — Я только хотела спросить: зачем?
Ева дотронулась до влажного локтя своей сестры.
— Пройдет год или чуть больше, и ты узнаешь.
— Я на полтора года моложе тебя, — сказала Рина. — Вряд ли через полтора года я пойму, зачем тебе понадобилось портить нам жизнь.
— Ты-то только рада, — сказала Ева. — И мама, конечно, будет рада. Кеннерли уезжает…
— Папа не переживет.
— Переживет, — сказала Ева.
— Он любит тебя больше нас остальных, вместе взятых.
Ева подумала немножко.
— Пусть так, — сказала она. — Но моя жизнь — это моя жизнь. И я свой выбор сделала. Ему и не то еще приходилось выносить. Вынесет и это. Я напишу ему.
Рина повторила:
— Он не переживет.
Ева снова дотронулась до нее — на этот раз до затылка, — и широко улыбнулась, но тут же шагнула мимо сестры к двери и отворила ее.
— А чемодан? — прошептала Рина, указывая на коричневый саквояж, лежавший на шкафу.
Ева отрицательно покачала головой.
— Я обещала, — прошептала Рина. — И до завтра молчу. А завтра они меня убьют.
Ева улыбнулась:
— Не убьют. Обрадуются, узнав. Теперь же оставайся здесь как можно дольше… пока мама нас не позовет. Постарайся помочь мне выиграть время.
Рина подошла к широкой кровати, на которой многие годы они спали вдвоем, и села на краешек, сложив руки на коленях.
— Как ты думаешь, увидимся мы когда-нибудь?
Ева прислушалась к тому, что делается на веранде, — все спокойно, — затем вернулась к кровати и дотронулась до Рининого пробора. Наклонилась и поцеловала в то место, которое только что тронула.
— Поцелуй от меня папу, — сказала она. — Помоги ему. — И исчезла из комнаты; с лестницы не донеслось ни звука.
3
Спустившись с лестницы, выйти из дому можно было двумя путями: через парадную дверь на веранду, мимо матери, отца, брата; и через кухню, где все еще возились Мэг и Сильви. Выбора не было. Она направилась в кухню, по-прежнему неслышными шагами, не обращая внимания на обступавшие ее со всех сторон обломки прежней жизни — препятствия на пути. Однако в кухне она остановилась возле рукомойника, зачерпнула ковшиком воды из ведра и осушила его до дна, мучимая жаждой и внезапно вспыхнувшей потребностью попрощаться еще с кем-нибудь из домашних. Потом опустила ковшик в ведро. Обе женщины внимательно наблюдали за ней: Мэг, перебиравшая фасоль, чтоб замочить ее на ночь, Сильви, стоявшая посередине комнаты, как черная смазанная ось, на которой держится весь погруженный во мрак дом, — Евина ровесница, еще одна неизменная принадлежность прежней защищенной жизни, которую Ева покидала. Она сделала шаг к Сильви, заслонявшей дверь, и сказала, понизив — но не до шепота — голос:
— Можешь взять из моих вещей все, что тебе нравится.
— Интересно, кто это мне их даст?
— Скажи маме, что они твои, скажи, Ева отдала их тебе.
— Она смеяться станет.
Ева указала на холл и на лестницу:
— Пойди сейчас и возьми из одежды все, что захочешь. Там Рина.
Мэг повернулась к ней. Свет лампы упал ей на лицо, более темное, чем у дочери.
— Уходи, — сказала она, — если уходишь, так уходи!
Стоя по-прежнему лицом к Сильви, Ева зажмурила глаза; из-под век выкатились слезинки, вызванные словами Мэг. Затем она открыла глаза и непослушными губами выговорила:
— Я заберу тебя к себе, Сильви. — Однако Мэг по-прежнему взглядом выталкивала ее из дома. Ева сделала быстрый шаг влево и исчезла за дверью.
— Ушла, — сказала Сильви.
— Слава тебе господи, — сказала Мэг.
Сильви сказала:
— А я любила ее.
— И я тоже, — отозвалась Мэг. — А вот ушла, и я ее из сердца выкинула. Попробуй и ты. Не знает только она, видно, что людей, которых стоит любить, по пальцам пересчитать можно.
— Это так, — сказала Сильви, не отводя глаз от притворенной двери, — там на пустом месте, где прежде была Ева, до сих пор не устоялась тьма.
4
Форрест Мейфилд изнемогал от благодарности. Он стоял на коленях, склонившись над своей женой, принимая последний из принесенных ею щедрых даров — зрелище ее обнаженного тела при утреннем свете, тела, спокойно лежащего рядом с ним. До рассвета сегодняшнего дня — которого прошло всего полчаса — ему приходилось видеть лишь ее руки и голову, все остальное скрывала от глаз людских одежда. А полюбил он ее за лицо, за приветливость, за то, что каким-то таинственным образом она поняла и приняла его давнишнее стремление раскрепостить свое скованное, чахнущее сердце, перестать наконец душить свои чувства, найти достойную девушку и полюбить ее всей душой на всю жизнь. Для него почти не имело значения ответное чувство, лишь бы избранница благосклонно разрешила себя любить, принимала его бескрайнюю благодарность. И вот она здесь — добровольно, никем не принуждаемая, по-прежнему отдающая ему (хотя в комнате было уже светло) все свое ослепительное тело, невообразимо, негаданно прекрасное, исчерченное тончайшими голубыми жилками, тепло пульсирующими после их первого соития.