Однако же больше всех выделялся в «Курьере» Леонид Николаевич Андреев[29]. Знакомство с ним, доброе его отношение очень мне облегчило первые шаги.
Он был тогда молод, очень красив, с прекрасными карими глазами, ходил еще в пиджаке (позже в бархатной куртке или поддевке: горьковский стиль). Родом из Орла, кончил Московский Университет[30] («Дни нашей жизни»[31]—типичный студент с Козихи, но живой, с фантазией, одаренный и в некоем смысле «роковой»). В жизнь вышел помощником присяжного поверенного. Начинал в «Курьере» скромно — судебным репортером, но дарование литературное выдвинуло: кроме отчетов стал писать рассказы и быстро прославился.
Вот с ним получалось, разумеется, легче, чем с Михайловским, Короленко, даже Чеховым. Он хоть и старше, но не настолько. И еще не на Олимпе, свой, как бы старший брат, пробующий тоже нечто новое. Хоть по природе исовсем иное, чем у тебя, все же из нашей эпохи, дыхание жизни той же, какой и ты дышишь.
Думаю, я тогда был почти влюблен в него. Он заведовал в «Курьере» литературным отделом. Поддерживал и опекал меня, печатал и Ремизова[32], тоже только что начинавшего. Делал все это не без сопротивления в самой редакции. Но Фейгин прикрывал. Ему и Андреев нравился.
Летом 1901 года появилась первая моя вещица в «Курьере», написанная в «новой» тогда манере. За ней и другие[33]. В 1902 же году рассказ «Волки» открыл дорогу и дальше — его перепечатали в альманахе кружка «Середа»[34] и меня самого туда приняли.
«Середа» был кружок писателей–реалистов (в противность появившимся уже символистам). Писатели туда входили немолодые, серьезные и очень московской закваски. Собирались по очереди у Андреева, Телешова[35], Сергея Глаголя[36] — каждую среду. Читали новые свои вещи, а потом обсуждение и ужин — с водкой, закусками, всякою вкуснотой. Дух приветливый, мягкий. О прочитанном говорили и разбирали, но дружески и благосклонно. Больше всех читал Леонид Андреев. Он и я, да еще Сергей Глаголь (врач и художественный критик) представляли левое крыло, «модернистическое». Бывал иногда Горький, очень редко Чехов — проездом через Москву. Так же случайно Короленко, Куприн, Елпатьевский[37]. А обычные — Андреев, Ив. Бунин, его брат Юлий[38], Вересаев, Телешов, Тимковский[39], Белоусов[40], Махалов[41], Гославский[42] — настолько ушедшее, plusquamperfectum[43], что теперь почти все имена эти ничего не говорят, да и из людей «Середы» жив в Москве один Телешов, а здесь Бунин да я.
Легендарными кажутся сейчас эти московские сборища с благодушными разглагольствованиями, ужинами, шуточками, острословием. Встречаясь, целовались — не от особенной любви, а тоже больше от московского благорастворения воздухов. Давали клички друг другу по названиям московских улиц. Юлий Бунин — Старогазетный переулок, Телешов — угол Денежного и Большой Ленивки, Гольцев[44] (редактор «Русской Мысли») — Бабий городок, Андреев — Новопроектированный (переулок). — Общий же тон был очень порядочный и покойный — несколько провинциальный, конечно, особенно если сравнивать с Петербургом.
Сергей Глаголь жил в Хамовниках. Выходя от него, мы нередко проходили гурьбой, зимней московской ночью со звездами, мимо дома Толстого. Забор, калитка, в глубине особняк, не особенно складный, все‑таки основательный, темно–бурого цвета (обшит крашеным тесом). Собственно, помещичья усадьба средне–высшей руки. Но это Синай.
Толстой не бывал у нас никогда, а если бы появился, то я, например, — и так в те времена робкий, — вероятно, окаменел бы от ужаса. Но он не появлялся, и хотя мы жили в одном городе, я никогда его не видал, даже на улице.
Гославский был старик с серебряною головой, очень живописный Бог–Саваоф. Но по части литературной слабо. Все ушло в поэтическую внешность. Кажется, это его мучило. За ужином он выпивал основательно и потом, по дороге, впадал в возбуждение. Вспомнился он потому, что как раз у дома Толстого, как раз морозною ночью, когда все мы подымали мерлушковые воротники пальто, он однажды набросился на меня — как выпивший — ни с того ни с сего. Это нередко с ним случалось. Или брань, или восторг. Сегодня брань, и выпала моя очередь.
29
31
пьеса Андреева; современники отыскивали биографические черты писателя в образе главного героя — студента Глуховцева.
32
33
Б. К. Зайцев впервые начал печататься в «Курьере»; здесь опубликованы; «В дороге. Эскиз» (1901, 15 июля, № 193; ошибочно за подписью «П. Зайцев»); «Земля. Этюд» (1902, 20 янв., №20), «Волки» (1902, 3 марта, №61), «На станции» (1902, 12 мая, № 130), «Гора угрюмая» (1902, 6 окт., № 276), «Соседи» (1903, 2 марта, №4), «Север» (1903, 6 сент., № 190).
34
«Волки» Зайцева вошли в «Книгу рассказов и стихотворений» (М., изд. кн. магазина Торгового дома «С. Курнин и комп.», 1902) вместе с произведениями Л. Андреева, И. Белоусова, И. Бунина, М. Горького, А. Куприна, других участников «Среды».
35
36
37
39
40
41
42
44