Марта тоже действовала на нее странно, нельзя сказать, чтобы радостно, хотя дурного она ей ничего не делала. Анна привыкла считать ее не то хозяйкой, не то старшей родственницей, но жилистые, очень крепкие руки Марты и ее губы вызывали легкую как бы тошноту. Марта была чиста телом, Анне же казалось, что от нее пахнет мясом. Ощущение это было внеразумно и даже таинственно, но неприятно.
Анна быстро убрала остатки овсянки, подмела, подчистила в хлеве, довольная теперь, что она одна, довольная даже и тем, что прядь волос, слегка курчавившихся, вновь выбилась из‑под платочка. Она улыбнулась — хорошо было то, что опять появился Аркадий Иваныч (он любил эту прядь!), Аркадий Иваныч во весь свой огромный рост, с большими мягкими руками, в поддевке, могучих усах, свободно присутствовал, как некий живой великан в этом хлеве. Он зажигал удивительным светом косые полосы из оконца, благодаря ему пылинки, вплывавшие из разных закоулков, переливались поражающею радугой. В нем была крепкая настойка нынешнего дня, трепет золотого листа, пронзающая лазурь неба. Она не видела его уже с неделю. Как невозможно долго!
— Я хочу тебя видеть, — вдруг вслух сказала Анна. — Хочу тебя видеть…
Наевшиеся поросята осовели, сонно чмокали, иногда какой‑нибудь из них слегка повизгивал и тыкал розовым пятачком в бок соседу. Анна в бессмысленном восторге смотрела перед собой и, точно заклинанье, повторяла:
— Я хочу видеть. Вот я хочу тебя видеть.
На минуту ей стало даже жутко. Сила желания была так велика, что оно будто становилось вещественным.
Ей нечего было больше делать в хлеве. Она взялась за ручку двери, тяжело отворила ее. Знала, что сегодня должна его увидеть, если его нет, сама к нему пойдет, ни на кого не глядя, никого не спрашиваясь.
И, затворив дверь, обернувшись в сторону двора, Анна нисколько не удивилась, увидев въезжавшую карфажку в английской сбруе — в ней сидела Марья Гавриловна. Леночка правила. Сзади легко катили дрожки с высоким человеком в черных усах. Тяжелая, горячая волна медленно прошла по всему телу Анны.
— Вы не ожидали нас, Аня, — крикнула Леночка со своей двуколки. — Да, неожиданно, мы и не собирались.
— Нет, почему же.
— Вы знаете новость, — говорила Леночка, щуря свои карие глаза. — Вот. так новость: нас выселяют!
Она произнесла это очень весело, точно дело шло о забавном происшествии.
— Мы завтра переезжаем в Красный домик!
Марья Гавриловна медленно снимала свой дорожный пыльник, неторопливо и как бы утомленно высаживалась из экипажа.
— Да, — сказала она Анне, — времена. В нашем большом доме будет совет. А мы пока во флигель… что ж тут поделаешь…
Анна улыбалась. Слова пролетали сквозь нее, ничего не задевая, ни на чем не осаждаясь. Черными, недвижными глазами она глядела на дрожки.
Леночка захохотала, обняла ее.
— Мама, Ане это малоинтересно!
Через четверть часа Марья Гавриловна сидела перед пузатым медным самоварчиком, плющившим лица окружающих, и медленно, несколько грустно рассказывала. По не совсем чистой скатерти с красной каймой ползали мухи, другая часть этого племени глухо гудела под потолком, оклеенным закоптелой бумагой. После дома в Серебряном окна казались маленькими и все убогим.
— Мне Чухаев давно говорил: «Марья Гавриловна, мы ничего не можем поделать… Вам тут долго не удержаться. Я, — говорит, — сам буржуй и понимаю. Даже очень сочувствую, но напирают. Вам, наверно, придется отдать дом под совет». Вот он прав и оказался. Третьего дня приехали из города, и немедленное. распоряжение: в двадцать четыре часа! Чухаев говорит: «Еще бога благодарите, Марья Гавриловна, что удалось для вас Красный домик сохранить, могли бы прямо на улицу!»
Матвей Мартыныч сидел рядом с ней, локти на столе, подпирая коротко стриженную голову грязными, волосатыми руками. Его квадратное лицо в самоваре растягивалось в чудовищное рыло. Он глядел на Марью Гавриловну с беспокойством.
— Вот каки, вот так сволочь! Свою собственный землю им отдавай, коровочек отдавай, лошадок, кур, все пригодится, так еще из дому гонят!
В маленьких, зеленоватых его глазах что‑то сверкнуло.
— Так‑то вот сидишь, работаешь, вдруг явятся и говорят: пожалуйте вон!
Аркадий Иваныч пил чай с блюдечка, медленно дуя на него, заедая малиновым вареньем. Его усы свисали вниз, загорелое лицо с мягкими карими глазами имело утомленный, несколько болезненный вид.
— Что поделать, — сказал он, — живы, и на том спасибо. На Ефремовском хуторке на днях одинокую помещицу просто зарезали… вот как вы ваших… питомцев режете, Матвей Мартыныч. Обобрали, ограбили, что могли, а там ищи их. Все, конечно, подозрения на Трушку. Да его так боятся, что и доказывать на него никто не станет, если б и собственными глазами видел. Он прямо по округе заявил: если кто на меня докажет, я не только что его, а и всю деревню спалю.