— Отслужился небось?
— Отбарабанил законное.
— Теперь жениться?
— Что ж, попадет из себя красивая да хозяйственная…
— А уж обязательно красивая?
— На глазах у людей живем: чтоб не стыдно было.
— Почему это так-то: парень другой — соплей перешибешь, а девку за себя гребет что покрасивее да повидней?
— Возле хорошей сам лучше.
— Паразиты вы — мужики.
— Как-то уж и паразиты.
Хозяйка вначале говорила весело, маленькие глазки ее приветно искрились и щурились, но когда разговор зашел о мужиках, она вдруг перестала улыбаться и уткнулась глазами в работу, а шило и иголка с дратвой стали медленнее в ее руках. Степка внимательно разглядывал ее и приятно удивлялся, обнаружив, что хозяйка совсем еще молода: ей едва ли можно было дать двадцать три. Была она не причесана, боса, и безрукавое платье на ней в обтяжку, застирано до неопределенного цвета, однако молодое, чистое, женское заслоняло все и делало ее красивой.
— Молчишь-то что? Тоже ведь жадным будешь. Одну возьмешь, а на других глядеть станешь.
В прихожке открылась дверь, и женский торопливый голос спросил:
— Рушники там твои?
— Ну.
— Я уберу. Мою веревку Нюрка заняла. Развесила свое бельишко — глядеть не на что. Штаны, рубахи, будто Петька в рабочих рукавицах лапает ее.
Хозяйка вдруг сорвалась с места, давясь смехом, мягко и упруго ступая крепкими босыми ногами по половикам, выбежала в прихожую и зашушукала на соседку, а вскоре обе они засмеялись приглушенным смехом и заговорили громко о том, что к вечеру придет вагон-лавка и будет стоять семь минут. А что можно купить в семь минут?
— Вот если бы рыбу привезли, — вздохнула хозяйка. — Так хочется рыбки…
— Мало ли чего тебе хочется, — опять захихикала соседка и, внезапно, погасив смех, хлопнула дверью.
Пока женщины разговаривали, Степка поднял упавший на пол валенок с дратвой и непришитой пимной заплатой, осмотрел работу и взялся было шить. Но плохо проваренная и невощенная дратва тянулась с трудом, и Степка все время боялся порвать ее. Большая красная и опухшая с сырого холода рука не лезла в валенок, никак нельзя было там ухватить пальцами иглу. «Ну кто детские пимишки подшивает через нутро? — сердился Степка: — одно слово — баба. Поверху шов скрадывают. Скажи — спорить станет».
— Ведь не умеешь, — поглядев на Степкины потуги, засмеялась хозяйка и уже совсем торжествующе добавила: — А тоже: покрасивей да похозяйственней. Горе луковое. Дай-кось.
Степка сконфузился, вернул валенок и, зная, что о шве говорить бесполезно, спросил:
— Мужская работа — где он у тебя?
— Муж — объелся груш.
Девочка, все время молча глядевшая на взрослых, вдруг повеселела и объявила:
— И вовсе нет. Он в Молоковку к другой ушел и не дает на меня денег…
— Лежи, холера. Дернули тебя за язык…
Девочка сползла с подушки и спряталась под одеялом, бубня что-то свое обиженное и недовольное.
— Помыркай еще, — пригрозила мать. — Сижу вот из-за тебя пятый день дома.
— Ты что кричишь на ребенка? — с веселой строгостью сказал Степка. — Чего ты на нее шумишь?
— А тебя спросили? Ты своих заведи да ими и распоряжайся. Корми, пои, одевай, воспитывай — все одна.
В голосе ее уже звенели близкие слезы, и Степка почувствовал себя очень неловко и не нашелся, что сказать. «Женись — вот так и пойдет свара: спор да ругань… Петька-то — кто же он такой? Лапает, говорит, ее в рабочих рукавицах… Наверно, тот самый мордоворот, что на путях встретился. Не надо уж было ходить».
— Испугался. Примолк. — Неожиданно громко и весело расхохоталась хозяйка, и на сердце у Степки опять отмякло: вновь молодое, женское, ласковое проглянуло в ней. «Поговорить бы начистоту, кто он Нюрке-то. Сказать, что ли?..»
— Петька-то муж ей?
— Навроде. Только живут по-згальному: неделю вместе да месяц врозь.
— Тут на путях я видел такого мордастого, не он?
— Он, кобелина. Да ведь и ты такой же будешь. Ну скажи — нет?
— Я хозяйство люблю, — ни с того, ни с сего ляпнул Степка.
— И Петька тоже хозяйственный, — закатилась она смехом, — он вот идет к Нюрке — корову на веревке тянет. Нажился здесь — коровку за рога и к матери, в деревню. Там у него еще две. Молочко, гад, попивает. На троих силу ведь надо… Советская власть у нас, а подхолостить таких не могут.
— Власть тут не при чем. Сами вы, бабы, виноваты.
— С каких щей?
— Знаешь, что женат, зачем голубишь? Хоть и та же Нюрка, знает небось, что в деревне у него еще две бабы?