— Здравствуешь, — снимая свою шапку, сказал Абдуллай и умолк, как всегда перед большим начальством смущенно потупившись.
— У меня дело к тебе, Абдуллай.
— Давай дело, слушать будем.
Карима, перехватив взгляд мужа, быстро забрала детей и увела их на поле.
— Дело, Абдуллай, немаловажное. Обстоятельный разговор требуется. Может, вечерком зайдешь в контору, ко мне.
— Как не зайду. Зайду.
— Вот и славно, Абдуллай. Ну какова картошка?
— Картошка? А ничего картошка. Картошка — сам бы ел, да деньги надо.
Директор, чтобы показать Абдуллаю, что он тоже умеет работать, взял у Абдуллая лопату и выкопал до десятка гнезд. Собрал в ведро картошку. Это, действительно, понравилось Абдуллаю, и после отъезда директора он сказал Кариме, причмокнув губами:
— Директор, а гляди, сам лопату взял.
— А копать-то и не умеет, — Карима засмеялась, показывая мужу собранные после Кошкина клубни. — Чудно.
— Ай, какая ты. Он все-таки директор. Дело, сказывал, есть ко мне.
— Какое же, милый?
— Хорошее, должно. Плохое Хазиеву разве дадут.
«Какое такое дело появилось у него ко мне, — все думал и сам Хазиев, копая картошку, ворочая мешки и даже идя домой. — А может, скажет Кошкин: Абдуллай, иди опять в пастухи. Стадо знаешь, луга знаешь. Доярки одного Абдуллая просят. Нет, ты, директор, хитрый и я тоже хитрый стал. Месяц пастухом работай — шестьдесят рублей получай. Как можно жить на шестьдесят рублей. Ты сто рублей клади — не скупись. И сто рублей разве деньги, когда полная изба ребятишек.
Вечером Абдуллай хорошенько вымылся, надел чистую рубаху, гребешком причесал жидкие волосы и пошел в контору. Там долго сидел в приемной, не решаясь переступить порог директорского кабинета. И уж поднялся было, чтобы войти, как дверь кабинета распахнулась и Кошкин весело крикнул:
— Что же ты, Абдуллай, мы ждем тебя.
В кабинете, оказывается, были всего лишь два бригадира да учетчик Иван Кириллыч.
— Садись, Абдуллай. Вот так. Тут, Абдуллай, какое дело, — начал директор. — Ведь картошка скоро кончится. Ты куда потом думаешь?
— День будет — работа будет.
— То верно.
— Наша партия, Абдуллай, велит резко увеличить поголовье скота. Нынче нам запретили сдавать бычков-годовиков. Всякий хозяин это знает — не выгодно. Вес мал. Через год они пойдут. Понял?
— Как не понял.
— Кроме того, на стороне еще закупим телят. Словом, создадим большое откормочное стадо. Большое. И нужен нам хозяин этого стада. Честный, толковый…
— Сколько рублей кладешь?
— Сто тридцать. Видишь, совхоз на все идет, чтобы поднять животноводство.
— Ай, врешь, директор. И в прошлом году ты мне так-то говорил.
— Прошлое, Абдуллай, не в счет. Соглашайся, обману тут никакого. Если согласен, я завтра подпишу приказ.
Абдуллай смотрел в глаза директора и понял, что не обманывает его, однако, еще попытал, не веря окончательно.
— Сто тридцать?
— Сто тридцать, Абдуллай. А на пастбище заработок пойдет с привеса. До двухсот выгонишь. По рукам, выходит?
— Надо подумать, Павел Сидорович. Хитрый ты мужик. Ай, хитрый.
В понятии Абдуллая хитрость Кошкина на этот раз состояла в том, что он, Кошкин, как-то сумел заглянуть в душу Хазиева и узнал, какой неизбывной тоской по скоту живет татарин. «Честный, говорил, толковый нужен хозяин. Тут все верно. Все так. Правильно ты рассудил, Кошкин…»
Дома Абдуллай, довольный и счастливый, рассказал семье о разговоре с директором. Особенно ему нравилось говорить о том, какого человека ищут в совхозе к огромному стаду. Без нужного человека все дело пропадет.
Ребятишки с немым восторгом и гордостью глядели на отца, а он неторопливо схлебывал с блюдца самодельный морковный чай и говорил:
— Очень просил Кошкин, придется идти.
Оставленные в зиму телки были согнаны в старый свинарник. Ветхое помещение стояло на юру, и его насквозь прохватывало ветром. Внутри было сыро, холодно, неуютно. Абдуллай заколотил каждое второе окно, старой паклей проконопатил стены, привез более десятка возов соломы. Началось все после первых каленых морозов. Как-то утром к Абдуллаю в избу прибежал ночной сторож телятника глухонемой Аркашка и начал показывать два пальца, мыча и приплясывая. Из этого рассказа Аркашки Хазиев понял, что на ферме стряслась беда. И, действительно, этой ночью пало два бычка. А через день еще один. Приходивший на ферму ветеринарный врач сказал, что дохнет скот от простуды. Хазиев оробел. Испугался не за себя, за стадо, которое он не в силах оградить от морозов и гибели. Когда в стаде заболело еще два бычка, Хазиев пошел к директору. Кошкин, и сам не менее озабоченный, вместе с Хазиевым пришел на ферму, долго осматривал помещение, Хазиев ходил за ним следом и, как ребенок, просил: