Как человек, почти всю свою жизнь живущий под открытым небом, Тереха жадно ждал весну: она несла тепло. Ждал он ее еще и для возобновления поисков колленовского сейфа.
Эта весна пала ранняя. Как-то в середине марта грянула над таежным краем большая оттепель: даже ночами звенела капель. Под сугробами ожила вода. Потекли ручьи. Вскрылись и пошли реки. К началу апреля прилетели грачи, и вовремя: почерневшие поля приветливо дымились паром. Потом еще перепадали и холода, и метели, но все это было только эхом суровой зимы.
Тереха бодро готовился на долгий выход в тайгу. Накануне подрезал хвост своей лошади, подправил гриву, затем вычистил ее скребком и щеткой. Вылинявшая шерсть клочьями разлеталась по двору — ее подхватывали воробьи и тащили под застреху конюшни, готовя жилье скорому потомству.
Терехе было приятно, что его лошадь за зиму не упала в теле. Он сознавал себя хорошим хозяином.
Потом Злыдень сидел в избе и укладывал в мешок сухари, сгоревшие в уголь — бросал курам через плечо, не оборачиваясь, в открытое окно.
Сегодня Выжигин в духе. Весел. Бубнит ему кто-то в ухо: нынче ты найдешь клад. Эту мысль еще более укрепляет сон, который он видел минувшей ночью.
Будто приходит он мыться в свою баню, а там сидит Лидия Павловна и расчесывает мокрые волосы. Тереха оробел, а женщина, улыбаясь, говорит ему: «Раздевайся — мы теперь с тобой муж и жена…»
Пропади пропадом петух-горлан. Не раньше — не позже, как раз в эту минуту запел он, и будто не было сладкого Терехиного сна. «Сон в руку. Сон в руку», — все утро шептал Злыдень и закрывал глаза, будто хотел еще уснуть и доглядеть летучее счастье.
Словно мед пил Злыдень — вот как хорошо думались приятные думы. Он даже не слышал, как за его спиной у открытого окна кто-то остановился. Кашлянул. Оглянулся Тереха — Лидия Павловна стоит. Заулыбался мужик, забулькал языком.
— Здравствуй, Лидушка. Как во сне такая же белолицая. Может, в избу взойдешь? Я сон про тебя видел. Будто мы…
— Мне некогда, Терентий Филиппыч, — прервала его женщина и, чувствуя, как он нетерпеливо и жадно ощупывает ее глазами, заторопилась: — Колхоз тесу мне дал, так не возьмешься ли перекрыть крышу на моем доме. В прах износилась.
— Лидушка, — залепетал от радости Тереха. — Я тебе за два таких взгляда сделаю. Сон вот сегодня…
— Так приходи ко мне на досуге и сговоримся.
— Беляночка ты белая, — булькал Тереха вслед гостье и пристукивал черствыми пальцами по подоконнику. — Голубица.
В тайгу ехал — всю дорогу песни пел. Но впереди Тереху ждал ошеломляющий удар.
Волчьи Выпаски — глухое таежное место. От него до ближайшего человеческого жилья, до села Громкозваново, тридцать километров, а в противоположную сторону, километрах в сорока — пятидесяти, проходит железная дорога к северным городам Урала. Тереха бывал у железной дороги много раз, а на станции Богоявленской у него даже знакомый есть, Илья Васильевич Свяжин, лесоруб.
Там Тереха уже присматривался, можно ли будет через надежного человека пристроить к месту золотишко. По всему угадывалось, что на Богоявленской есть расторопный народец. Дважды попытался Злыдень поговорить об этом с Ильей Свяжиным, да тот «шибко партейным» оказался, и Тереха, чтобы не навести на себя подозрение, вовремя прикусил язык.
Разбитый долгой верховой ездой по урманам, Злыдень подъезжал к Выпаскам. До избушки оставались считанные шаги, когда он уловил вдруг запах дыма. Тереха хотел остановить лошадь, но та уже вывезла его на маленькую знакомую елань. Перед избушкой горел костер, и возле него сидело двое, а третий, заслышав тяжелый топот, схватил ружье и, вскинув его на руку, стоял чуть поодаль.
«А будь ты проклята. И провались ты сквозь землю», — ругал Тереха безвинную лошаденку: если бы не она, высмотрел бы он из засады незнакомых людей.
— Мир честной компании, — поздоровался Злыдень и представился: — Лесообъездчик тутошний — Выжигин.
Один из сидевших, молодой, с татарским лицом, тоже встал, молча полез во внутренний карман обтрепанной шинели, затем также молча протянул Терехе листок бумаги. Тот прочитал удостоверение, выданное Галиму Гафурову — руководителю лесоразведочной группы филиала Академии наук.
У Терехи неприятно засосало под ложечкой. А Галим Гафуров будто окончательно хотел доконать его, сказал с легким татарским акцентом:
— Смотрим. Рубить лес нада. Гибнет он.
— Он извечно стоит. Чего ему доспелось, — возразил Тереха, но Гафуров добавил:
— Лес нужно обновлять. Засорен. Рубить станем.