Но в красочном журнале нет никаких намеков на новые моды мужских костюмов, и Владик, коротая время, возвращается к модам женской одежды. Все дамы, населяющие журнал, худы и большероты. Они не нравятся юноше. Он дорисовывает их в своем воображении и переживает какое-то новое чувство тоски и беспокойства.
Когда в комнату на цыпочках вошла Мария Семеновна и сказала вкрадчивым шепотом: «Владечка, пляши», ему показалось, что мать подслушивала его мысли и теперь скажет: «А я знаю, о чем ты думал». Он вспыхнул и, скрывая смущение, выругался:
— Ни черта нет толкового в этом журналишке. Я, мама, все-таки хочу иметь костюм по фигуре. Эти дудочки пусть носят рахиты.
— Правильно, Владик. Мы с тобой сходим к надомнице Зосе Хомжик. Уж она сделает так, как нам нужно. К министру не стыдно будет явиться. Вот так, сынуля. Ой, я не могу. Я бегу в универмаг.
Вечером Мария Семеновна, счастливо мигая вдавленными глазками, шла к Зосе надомнице. Рядом с ней шагал рослый, плечистый сын — ее гордость. Марии Семеновне все время казалось, что на Владика заглядываются прохожие, что его провожают жадные девичьи глаза, спрятавшиеся в сборках оконных занавесок. На каменных ступеньках, уложенный от улицы Нижней на городскую площадь, встретились с Зоей Яковлевной Вигасовой. Поздоровались, и Молотилова, плавясь в улыбке, спросила без надобности:
— Ведь Хомжик, Зоя Яковлевна, хорошая портниха?
— Первая в городе, можно сказать.
— Слышишь, Владик: пер-ва-я.
— Мама, я же не спорю с тобой никогда, — Володя любезно улыбнулся и взял мать под руку: — До свидания, Зоя Яковлевна.
И он учтиво поклонился Вигасовой.
Спускаясь по ступенькам, Зоя Яковлевна несколько раз оборачивалась на Молотиловых, и острая зависть к Марии Семеновне терзала ее. «Вот сын так сын, — думала она о Володе, — и слово сказать, и улыбнуться — все умеет. Как должно быть хорошо матери!»
А Молотиловы между тем уже постучали в ворота аккуратного особнячка. По ту сторону, во дворе, редко, будто по счету, бухал цепной кобель. Гостей встретила сама хозяйка Зося Хомжик, заплывшая жиром женщина, о каких говорят: просила кожи на две рожи, а не хватило на одну. Она долго рассматривала бостон Молотиловых, усердно хвалила его. А Мария Семеновна тараторила:
— Видите, у мальчика редкостная фигура. Уж вы, Зося Агофангеловна, сшейте ему хорошо. Мы за копейку стоять не будем.
Костюм Зося сшила скоро, и Мария Семеновна осталась вполне довольна ее работой. Когда Владимир надел обновку, прохаживаясь, повел плечом и гордо вскинул подбородок, мать с искренним изумлением воскликнула:
— Боже мой, Владенька, ты не представляешь себе, ты же настоящий мужчина. Посмотри в зеркало. Красавец. Алик, Алеша, — Мария Семеновна метнулась в кабинет мужа. — Я не могу…
XIX
Весь день с неба лениво сыпалась изморось, а поздно вечером, когда Петруха возвращался домой из кино, дождь затяжелел, и по всему было видно, что не уймется до утра. В надежде не вымокнуть Петруха заскочил по пути на вокзал. Подошел к маленькому стеклянному закутку и прислушался к торгу часовых дел мастера с длиннолицым пассажиром в синем берете.
— Тгиста губликов — золотая цена, — картавил часовщик, гладкий, умасленный любезной улыбкой человек, и вертел в руках часы.
— Не забывайте, товарищ мастер, у них золотой корпус, — напомнил длиннолицый.
— Хе, без когпуса их, извините, можно подагить только теще. Ну, гешайте, а то меня ждет габота.
Петруха послонялся по вокзалу, послушал, как у выхода на перрон начищенный до блеска солдат-отпускник тихонечко трогал лады двухрядки. А вокруг, где только может ступить нога, навалены мешки и чемоданы. На них дремлют пассажиры, с той тревожной и краткой сладостью, какой вовек не испытаешь дома.
Потом Петруха вышел на крыльцо, сел на ступеньку и закурил. Рядом грохали кованые сапоги, шаркали с тонким скрипом легкие туфли, бисером сыпались вниз дамские каблуки, шаг, еще шаг — отдых — это детские сонливые ножки поднимаются по лестнице. Туда и сюда снуют люди. И вдруг махнули возле самых глаз чьи-то длинные ноги — одного их шага хватило на все ступеньки. Петруха невольно поглядел им вслед: это был Генька Крюк. Согнув шею, он волок тяжелый фанерный чемодан, а висячий замок на нем отсчитывал каждый Генькин шаг.
На привокзальную площадь въехали один за другим два тяжелых автобуса. Из них хлынули люди, и Генька скрылся в дождливой темноте по ту сторону площади.
«Сработал, стервятник, — выругался про себя Петруха. — Сейчас потащил потрошить на старую баржу. Место, подлюга, выбрал ловкое: что надо взял, что не надо — в воду. Шито-крыто».