Дождь немного приутих, и Петруха пошел было домой, но любопытство толкнуло его свернуть в Калязинский переулок, по которому, наверное, только что бежал Крюк. С осклизлого берега спускался долго, но еще дольше искал ощупью сходни на баржу.
— Генька? Я это, Петруха. Ты тут?
— Варнак? — Не сразу отозвался Крюк. — Испугал ты меня до смерти. Ползи давай.
Когда Петруха влез на баржу, Генька радостно зашептал ему в лицо, почему-то громко сглатывая слюну:
— Увел я у какого-то растяпы чемодан. Веришь, пуда на три. Смотрю это, там на вокзале, спит чалдон бородатый, и пасть настежь распахнута. Вот я с его сундуком и побратался. Приветик. Полезли в трюм — посмотрим, что бог послал. Я только и успел замок отковеркать.
В смолистой сырости трюма при свете карманного фонаря Генька откинул крышку фанерного чемодана. Справа в нем были заботливо, без единой сборники, уложены пуховая шаль, шерстяная женская кофта, тугой сверток сатина, пара мужского белья, брюки из грубого сукна, ремень и форменная фуражка с двумя дубовыми листочками из тонкой меди на околыше. На самом дне лежала новая деревянная ложка и брусок для правки бритвы. В левой половине стояли одна к одной банки бездымного охотничьего пороху, две бутылки дроби и коробка с латунными гильзами.
— Охотника ты, Генька, обокрал. Это факт. Слышишь?
Крюк не ответил. Он одним росчерком расстегнул замок-молнию на своей лыжной куртке, начал комкать и совать за пазуху тряпье.
— А это, — приговаривал он каким-то судорожным голосом, — этот порох и всю труху вместе с сундуком — в воду. Бери давай. Ох, только тише, Варнак.
Петруха внезапно осветил фонариком лицо Крюка: на переносице между бровями, на вздрагивающих крыльях его маленького носа выступили градины пота, впалые щеки сухо темнели, а под жнивьем коротких усов круглый задыхающийся рот:
— Что ты? Что ты меня слепишь?
— Клади все назад.
— Дурак ты, Петруха. Я же не все себе. Разделим.
— Клади, говорю.
— Не кричи. Ты не кричи на меня. Я знаешь…
— Крюк! Складывай!
— Скажи хоть, что ты хочешь?
— Вернуть все хозяину. Лесника ты обокрал — я по фуражке вижу. У меня отец лесником был…
— Не финти, Варнак. У тебя, как у меня, отец — проезжий молодец. Заграбастать все один хочешь. Да?
Крюк сунул руку в карман. Петька понял его намерение и, забывшись, рявкнул громко:
— Дай нож!
— Тише ты. Тише, — умоляюще простонал Крюк. — Нас могут накрыть.
До самого вокзала Крюк сопровождал Петруху, таясь поодаль, в заугольях: высматривал, не вильнет ли Варнак с добычей куда-нибудь в сторону. Нет, не вильнул. Как шагал по-саженьи, так и на крыльцо вокзала поднялся. А Крюк, сдернув с головы фуражку, бросился в темноту и бежал, не помня себя, до тех пор, пока не задохнулся. Потом бросило парня в чей-то огород через трехметровый забор, и он распластался там, мучительно давя в груди хриплое дыхание. Гнал Геньку от вокзала страх: ведь он же видел своими глазами, как Петруху задержал милиционер. «А вдруг Варнак разболтает все? И зачем я отозвался ему с баржи. Ну, и дубина же я».
Петруху, действительно, на верхней ступеньке крыльца кто-то придержал за рукав.
— Извините, молодой человек, — это был сержант-милиционер, с пухлым лицом и маленьким вздернутым носом. Он твердым, цепким глазом глядел в Петрухины глаза: — Попрошу вас в сторонку. Чемодан ваш?
— Нет. Чемодан этот я подобрал в канаве Калязинского переулка, — соврал Петруха и спокойно добавил: — Несу в отделение.
— Хорошо, молодой человек, — сказал милиционер. — Пройдемте со мной.
Переступив порог комнаты, где помещалось отделение милиции, Петруха остолбенел от удивления — у стола дежурного стоял высокий, рукастый, со взлохмаченной бородой, в расстегнутой телогрейке Тереха Злыдень. Увидев свой чемодан, он суетливо запихал в карман брюк какие-то бумажки, бывшие у него в руках, и не то всхлипывая, не то смеясь, булькал:
— Большое спасибо, гражданы милиция.
— Ваш? — спросил сержант, оставаясь за спиной Петрухи.
— А то чей же. Мой. Мой как есть. Там внутрях-то, на фанере, моя фамиль химическим карандашом написана. Можно, никак проверку установить. Ну, слава те, господи. Ох, по миру было пустили, разбойники.
Из-за стола поднялся плечистый и плотный дежурный лейтенант.
— Вы видели этого человека, гражданин потерпевший?
Почти не глянув на Петруху, Выжигин, давясь радостью, сказал:
— Я уже сказал, что придремнул чуточку. Он — не он…