— Присаживайся, Терентий Филиппыч. Как поживаешь? Слышал я, что к Дуплянскому участку прирезали еще дальние гари. Это здорово. Теперь из конца в конец за день и не проедешь…
— Большой стал участок. Шибко большой. Летом так совсем ни отдыха, ни покоя. А народишко вороватый стал: чего-нибудь да из лесу тянут. Вот и поди укарауль.
Они выпили по стаканчику полыхающего горечью самогона, закусили солеными груздями, и разговор оживился. Тереха рассказывал, часто вытирая рукавом пиджака слюнявые губы:
— Ты знаешь, Никоша, я человек до работы злой, падкий. День и ночь мотаюсь по лесу, но людишки совсем перестали бояться. Ей-богу. Вот недавно, уж по весне, поймал я Елену Прядеину — везет воз сухарника. «Куда, спрашиваю?» — «Домой». — «А билет?» — «Пошел-де ты к черту». Ну-ко, сказать такую штуку мужику. И где? В лесу ведь. А она все-таки баба. Погоди, говорю, стерва. Вали воз! Так она что, схватила топор, окаянная, а потом заголилась и давай хлопать себя по толстому заду. Вот этого-де не хочешь? У меня-де муж в Берлине воюет, а ты его детям дров не даешь?! Уходи, говорит, с дороги, а то и с левой стороны тебе рот прорублю. Вот оно, дело-то, брат.
Тереха опять выпил, пожевал груздь с ржаным хлебом, помолчал. Думал, думал над тем, с какого боку теперь лучше всего взяться за разговор, который и привел его сюда, в этот ненавистный ему дом. Разве бы он, Терентий Выжигин, ломал шапку перед Никошкой, если бы у него не было больших расчетов. Сердце под каблук, а участок удержать в своих руках. Тут Терехина удачливая доля. Злыдень сделал первую попытку:
— А ты сейчас, Никон Спиридоныч, после службы и как фронтовик, значит, на прежнюю работенку, конечно, не обзаришься. Плевая ведь работенка. Зряшная…
Сторожев, с легкой улыбкой слушавший булькающую речь Терехи, вдруг нахмурился:
— Постой, Терентий Филиппыч. Ты спьяну не то, по-моему, говоришь. Как же это наша лесная работа зряшная?
Злыдень осердился на себя: не сумел подойти к норовистому человеку. Вильнул острым глазом в сторону, начал заметать языком свой неверный след:
— Я это, Никон Спиридоныч, не к тому сказал, что она зряшная, а к тому, надо быть, что для тебя неподходящая. Ведь я и говорю, ты теперь в начальники пойдешь. А то как же. Верно и сделаешь. Кавалер, с орденами ты теперь.
— Нет, Терентий Филиппыч, я свою работу не брошу. Как можно. Да я в Карагае, в областном управлении, уже по всей форме представился. Вот отдохну малость, кое-что по хозяйству налажу и приму от тебя участок. Днями приказ придет.
У Терехи дрогнул подбородок, веки, лишенные ресниц, перестали моргать — лицо жалко сморщилось.
— Никошенька, а я куда? Пожалел бы ты инвалида. Уступи ты мне это место. Я, Никошенька, в нашем Дуплянском участке, как дома. Поимей в виду, как дома. А?
— Вот это и плохо, Терентий. Мне говорили в лесхозе, что ты ведешь себя на участке, как хозяин-купец. Есть жалобы на тебя. Продавал лес на сторону, разрешал отстрел козлов и лосей. Сам бил. Пользовался, пока грехами некому было заняться. Судить бы тебя надо. Война все списала. Скажи спасибо. Но сейчас Терентий, — шабаш. Узнаю — сам под ружьем в район уведу.
Дверь в избу была распахнута настежь, и Тереха, сидевший лицом к окнам, не видел и не слышал, как через порог переступила Дарья и, сев на лавку под полатями, начала снимать промокшие на покосных болотинах сапоги.
— Вот так, Терентий Филиппыч, — подытожил Никон. — Пора кончать баловство. Сам знаешь, далеко ли тут до греха.
Злыдень вскочил и свирепо блеснул глазом. На изуродованных губах его закипели, забулькали слова:
— Были — не были грехи мои — не докажешь. Это, значит, раз. А второе, запомни, Никошка: тайга, она широкая, но и в ней тропки крестом ложатся.
Сзади к Терехе подошла Дарья и, такая же высокая, как он, крепкая, грудастая, взяла его за плечо и повернула к себе:
— Угрожать брось, Тереха. Мы — Сторожевы. Понял?
Злыдень не ожидал, что его угрозу услышит лишний человек. Сробел. Опасливо обошел Дарью, схватил свою шапку и выскочил на крыльцо.
Проезжая мимо дома на кобыленке, метнул взгляд в окна и в одном из них увидел улыбку, невыносимо обидную улыбку Никона. Не вытерпел — погрозил Никошке кулаком и обложил его черной матерщиной.
Петька не все понял из разговоров старших, но для него было ясно, что отец отказал в чем-то Терехе. «Так и надо — и не лезь куда не надо», — мысленно ликовал мальчонка, видя обиженное лицо гостя. А когда Злыдень выбежал из избы, Петька совсем развеселился: хлопал в ладоши и дрыгал ногами на полатях, сознавая, что Тереха теперь ему не страшен.