Сашка, Сашка, что с ним? В полумраке я нащупал постель на соседней койке. Она была разобранной, пустой и холодной.
Ночью у Барвина случился сердечный приступ. На сей раз, Григорий Иванович оказался бессильным – Сашкино сердце остановилось. Я не смог в это поверить. Сашка, Сашка, спазмы сжимали горло. Митрофан кряхтел, стирая со впалых щек скупые слезы и повторял: «На все воля Господня».
Дмитрий Герасимович отказался от микстуры и испуганно взирал на аккуратно заправленную койку. Когда в палату вошла с покрасневшими от слез глазами Верочка, он заканючил: «Сестричка, попроси, чтобы Григорий Иванович меня выписал. Я уже здоров и аппетит появился.
В коридоре я увидел сломленную горем Сашкину мать. В ее карих, как у сына глазах, застыли слезы.
Рядом с ней я узнал Татьяну. Она беззвучно плакала, держа в руке пустой пакет. На полу были рассыпаны краснобокие яблоки.
МАЙСКИЙ МЕД
– Гляди, дед, Степаныч, к нам кто-то в гости едет, – окликнул Василий старика, заметив, как по дороге, ведущей к пасеке, клубится серая пыль. Пасечник Иван Степанович Панасенко, семидесятилетний крепыш, неохотно оторвался от самодельного верстака. Отложил в сторону рубанок и, смахнув ладонью с пиджака стружки, выпрямился. Потом обернулся к внуку и лукаво усмехнулся:
– Мабуть, хтось медка захотив. Поглянь, у тэбэ очи молоди, хто цэ мог буты?
Василий видел, как дед, приложив широкую ладонь к морщинистому лбу, тщетно старается разглядеть возницу. Телега с впряженной в нее лошадью между тем приближалась, издавая шум и скрип колес. Василий приподнялся с березовых бревен, сложенных у сторожки. Поглядел на дорогу. Увидел из-за крупа лошади, взмахивающую концами вожжей девичью руку и потом уже и всю возницу.
– Девчонка какая-то, – ответил он и продолжил с интересом наблюдать. Когда от телеги до сторожки оставалось не более полста метров и дедово зрение заработало. Пчеловод весело сообщил:
– Так цэ ж Маша, нашого коваля Мыколы Дремова донька. Гарна дивчина. Ось побачишь.
Лицо старика оживилось, спрятанные под густыми бровями глаза заблестели. Даже внук с удивлением отметил солдатскую выправку деда.
– Степаныч, ты никак парад собрался принимать?
– Парад, парад, – нараспев произнес он. – Гостя то яка прыихала, а ты, басурман, нос повесил.
Упрек деда подействовал на парня. Он и сам понял, что гостья необычная. Она, как заправский ездок, встала с сиденья и натянула вожжи. Лошадь послушно остановилась. Девушка, придерживая подол платья, легко спрыгнула на землю.
– Добрый день, Иван Степанович!
– Добрый, добрый, сударушка! – засуетился старик. Маша встретилась взглядом с Василием и смутилась. Кивком головы приветствовала его. Старик поспешил на выручку:
– Это, Машенька, мой внук. Василием кличут. Нонча из миста прыихав на каникулы и сразу до мэнэ, на пасику.
– Значит, студент? – улыбнулась Дремова. Парень утвердительно кивнул головой. Неотрывно смотрел на ее черные, сбегающие на плечи волосы, на смуглые руки. Сравнивал ее со своими однокурсницами и сделал вывод, что она их краше. Невольно пришло на память: «Хороша Маша, да не наша».
– Меня к вам завскладом прислал, обернулась девушка к Ивану Степановичу. – Велел мед привезти, который вы накачали. В райцентр повезет сдавать в заготконтору.
Старик прищурил глаза, почесал рукой затылок.
– Ось Кузьма, бисова душа. Дивчину прислав. Знаю я його, три бидона сдам, а два запышыть. На машыну, кажуть, кошты копыть. Мы тэж не лыком шыти.
Пасечник поглядел на Машу и властно изрек:
– Сам я повезу мед.
– Что вы, дедушка? – запротестовала было девушка, но, встретив твердый взгляд, сдалась. – Будь по-вашему.
– Ось и добрэ, – отозвался старик. Подошел к копне, взял охапку душистого сена и подал его лошади.
– Ешь, Нюрка, ешь, – и ласково потрепал ее по гриве. Пока лошадь, позвякивая уздечкой, уминала сено, Иван Степанович и Василий погрузили на телегу три бидона с медом.
– А тепереча, – дед взглянул на внука. – Докы я не возвернусь, потчуй Машу майским медом. А коли што болить, то прополисом и маточкиным молочком. От усих хвороб панацея.
Девушка бросила быстрый взгляд на Василия и он увидел, как загадочная улыбка коснулась ее губ.
Пасечник забрался на телегу, взял в руки вожжи и по-молодецки крикнул:
– Но-о, Нюрка, пошла родная!
Телега выехала на дорогу, а из конуры, что возле сторожки, звонким лаем напомнил о себе небольшой черной масти пес.