Славка одобрительно хмыкнул.
- Мне эти понятия насчет совести отбили еще в нежном возрасте. Спасибо за науку. - Лабоданов выразительно сплюнул.
Он был раззадорен чем-то.-В суде такой громадный мужик, судья, как через стол в меня впился - никогда не забуду. Как рявкнет: "Ты-вор! Понимаешь? Вор!"
- А за что? - спросил Лешка оторопело. Лабоданов никогда не был с ним так откровенен.
- Вот именно-за что? Два листа толя на соседнем дворе, на строительстве, взял. Покрыть голубятню мне нечем было.
Голуби тогда еще в моду не попали. В суд потащили. Теперь-то на поруки отдают. А тогда-то - не-ет. Судья как рявкнет: "Вор!"
И опять, и опять. Полный зал народу. А я шкет-двенадцать лет. Меня трясет, думал-сейчас умру: я, значит, вор? С тех пор ничего не страшно. Как бы ни назвали.
Славка подхватил:
- А чего тут пугаться! Этого Брэнди не испугается. Правда?
Он нагнулся, заглядывая Лешке в лицо, и Лешка увидел тоскливые Славкины глаза.
- Тебе родитель не поможет? - заискивая, спросил он.
- Нет, конечно, - жестко ответил Лешка.
Они, похоже, втянули его в расчете на Матюшу.
Славка вздохнул. Лабоданов сказал наставительно и дружески:
- Боритесь за жизнь. Всеми силами.
Он взглянул на часы и постучал по стеклу:
- Время.
- Время, - также со значением подтвердил Славка. - Мне еще за Нинкой зайти.
Он протянул Лешке руку, и Лешка опять увидел тоскливые Славкины глаза: они были куда выразительнее его слов. Он уходил, вихляя боками, развязный, жалкий.
- Держи. - Лабоданов протягивал сигареты.
Лешка встретился с ним взглядом. И сразу стало трудно дышать, точно воздух уплотнился, оттого что они остались вдвоем.
- Пройдем отсюда, - предложил Лабоданов.
Они пошли. Идти все же было лучше, чем стоять так друг против друга.
Дальше тротуар по краю был разворочен - здесь делали газон. Идти приходилось по неповрежденной части тротуара, держась ближе к домам. Рабочий день давно закончился. На развороченном асфальте, в земле, у сваленных плит беспокойно копошилась детвора.
Лешка глубоко затягивался дымом. Он чувствовал: Лабоданов сбоку все время посматривает на него, и это было неприятно, потому что Жужелка, как он ни отгонял ее, стояла тут между ними.
- Послушай, Брэнци. Это так бывает, имей в виду. Сыпанулся человек, и у него в голове все вверх тормашками полетело.
Лешка пожал плечами. Не нужен ему этот участливый тон.
Еще размякнешь, чего доброго. Ему теперь надо быть начеку:
сухим и подтянутым. В сущности, можно считать, что его уже захлопнули в коробочку. О чем тут еще говорить?
- Ты это усвой. Все это оттого, что сыпанулся. С досады начинаешь прикидывать: честно, нечестно? Это все мура. Таких понятий ни у кого нет, имей в виду.
Они посторонились и очутились на куче сколотого асфальта.
Стоять тут было не совсем удобно, зато их больше не толкали.
Лабоданов быстро взглянул на часы.
- Возникает вопрос? Ты не стесняйся. Что делать, как жить?
Лешка напряженно смотрел на стриженную под "ежик" голову Лабоданова, просвечивающую на висках кожу, молчал. Ему надо было понять, на кого он оставляет Жужелку.
- Все вполне логично. Тут одно: или в сторону отойти, махнуть рукой что бог пошлет, или приспособляйся, как все.
Лично я это усвоил порядочно давно. Мой вариант такой: держаться в стороне, но приспособляться. Вовсю. С учетом всех условий. В общем то и другое в интересах собственной жизни.
Лешка хмуро слушал. Говорит он красиво, ничего не скажешь.
Сразу виден сильный характер в человеке. Но какого черта он поучает? Надоело в конце концов. Неприятно кольнула мысль:
перед Жужелкой он вот так же красуется.
- Надо только всю механику жизни освоить. Запросто.
В общем если не терять голову, то можно не плестись в стаде, а взять свое, что тебе положено. Согласен?
Лешка медленно покачал головой.
- Что всем, то и мне. А урывать для себя и все такое...
Противно в конце концов.
Лабоданов неожиданно покладисто сказал:
- Надо тебе иметь цель в жизни. (Ну прямо Матюша!) А то все мечешься, болтыхаешься.
Это верно. Он только трепыхается, чувствует что-то, а даже возразить как надо не может.
Лабодаиов дал наконец волю своей ярости:
- А я жить хочу. Понимаешь? На других ребят деньги могут сами свалиться: родители, например, оставят что-нибудь ценное после себя на земле. А нам надеяться не на кого. Мы сами должны бороться за жизнь.
Он еще говорил что-то, но Лешка плохо слушал. Они совсем чужие. И Как только он подумал об этом, на него стала наползать зеленая тоска. Всего день оставалось ему разгуливать, а тут рвались на глазах последние связи.
- Если ты не уяснишь, - сказал Лабоданов, - дохлое твое дело. Сжует тебя в два счета. И не заметишь.
Чего он все наседает со своими наставлениями? Может, чтобы крепче себя самому чувствовать?
- Послушай, Виктор, только честно. Ты как относишься к Клене? - выпалил и сразу одеревенел.
Лабоданов быстро и с интересом глянул на него.
-- Она мне нравится.
- А как ты относишься к ней? Понимаешь? Как относишься?
Ему показалось, Лабоданов усмехнулся, и он понял, что сейчас, в эти минуты, теряет в его глазах последнее.
-Девчонка-как все,-сказал Лабоданов и опять взглянул на часы.
- Нет! Не как все! Не как все!
- Да замолчи ты! Публику собираешь. Опять истерика.
Если б Лабоданов ответил иначе, если б он относился к ЖУжелке по-настоящему, Лешка не произнес бы больше ни слова, отвалился бы тут же от него.
Он огляделся. Прямо под ногами у него копошились две маленькие девочки, растаскивая сложенные стопкой плиты. На мостовой -мальчишка, присев на корточки, бил куском асфальта по булыжнику.
- Имей в виду... Если с ней что-нибудь... - с отчаянной угрозой сказал он.
Как в тумане, он увидел неподвижное лицо Лабоданова. Потом оно поморщилось.
- Несерьезно, Брэнди. Чего ты волнуешься? Женский полнаше общее достояние.
И добавил, как всегда наставительно:
- Уж если у тебя прорезался интерес к этому... Тут кое-что надо уметь. Во-первых, надо уметь овладевать своим объектом с первого взгляда...