Если б Жужелке ну хотя бы половину его знаний, можно было бы не беспокоиться.
Он оглядел двор. Пацаны гоняли футбольный мяч.
До чего же давно он не был здесь. Целую вечность! С того самого дня, как перестал ходить в школу. С осени, значит. Он даже вдруг разволновался. Почему-то вспомнилось, как прошлый год, весной, в День победы, сбежал с уроков и слонялся по улицам. Вечером под звуки доносившейся с окраин салютной пальбы он думал об отце. Его жизнь оборвалась за два дня до падения Берлина, когда вот так же дул весенний ветерок, пахло распускающейся черемухой и умирать было дико и грустно.
И Лешке захотелось чего-то необычного, яркого, и потянуло уехать куда-нибудь далеко-далеко.
Едва дотерпев до конца занятий в школе, он бросился в гавань. Прицепился к черному от загара, жилистому, седому дядьке - капитану шаланды "Эрика", упросил взять его в рейс.
Они шли к Островам, синели морские дали, пекло солнце, и на его долю выпадало без конца чистить картошку, варить уху и кашу. Потом этот шторм...
На шаланде все было просто, без громких слов, работа и товарищество.
Когда шаланда возвращалась в гавань, появлялись женщины, и ребятишки, цепляясь за коричневые ноги матерей, ковыляли к берегу. Команда расходилась на сутки по домам, а Лешка оставался на шаланде, убирал ее.
Кончилась навигация, и он вернулся в школу, опоздав на полтора месяца к началу занятий.
Он сидел на задней парте и чувствовал на себе нетерпеливый взгляд Жужелки. Неужели это было в самом деле? И потом эта записка, он помнит ее наизусть: "Как я рада, что ты вернулся.
Я все лето ждала тебя".
Лешка пригладил волосы, пропуская их между пальцев.
Лучше не вспоминать.
Но он вспоминал, как написал в ответ. "Ты подстриглась. Это здорово".
А на перемене его вызвали к завучу. Ему нечем было оправдаться. Опоздал на полтора месяца. Но он не желал, чтобы на него кричали. Он брякнул, что подвернулось: мол, поступает работать и вообще уходит из школы. Это приняли без сожаления.
И он расстался со школой легко. Ему казалось: только бы вырваться из школы - и начнется яркая, интересная жизнь. А очутился на кроватной фабрике - такая же обыденщина и скука...
Мяч стукнулся о загородку, на которой он сидел, и откатился неподалеку. Лешка вскочил и раньше, чем успели подбежать мальчишки, ударил по мячу. Он носился по двору, зажав зубами погасшую сигарету.
- Ты дома зубрить останешься?
Она уже сняла школьную форму, переоделась. Начесала волосы на лоб и повязалась платочком, обмотав им свое несчастное лицо. Одни глаза остались. Откуда только они взялись такие?
Одуреть можно.
- Тебе же сегодня должны дать окончательный ответ насчет "грязнухи". Она уже второй раз повторяет то же самое. - Ты же сказал: сегодня должны дать ответ.
Она прямо-таки цепляется, точно это одна-единственная ее забота.
- Ну должны. Ну и что с того?
- Так ведь надо идти за ответом.
-- Успеется.
- Нет, нет! Это очень важно. Надо идти сейчас.
Даже приятно, что она это говорит. Сняла бы еще свой платочек и порядок: прежняя Жужелка.
- Я тоже пойду с тобой на завод. Подожду у ворот, пока ты сходишь в отдел кадров.
Секунду он соображал. Со всех точек зрения отсюда лучше уйти. Останешься во дворе, дождешься, что при Жужелке явятся из милиции.
- Ну, допустим. Пойти можно, но только, если ты не будешь там терять зря время. Ты можешь там посидеть и учить химию, Согласна?
Она согласилась.
- Тогда подожди, я сейчас.
Он сорвал с веревки рубашки, трусы - они почти уже висохли. Носки были сырые. Сойдут и так. Он нырнул в дом.
О глажке теперь не могло быть и оечи. В висках стучало, точно метроном отбивал время. До встречи с Баныкиным осталось четыре часа сорок минут. Он осторожно снял с гвоздя рамку с фотографией отца и положил ее между рубашками. Увернул все свое имущество в старые газеты. Получился пухлый пакет. Отыскал в кухонном столе бечевку, перевязал пакет-он немного утрамбовался. Подхватил его под мышку, снял с вешалки свой пиджак Закрыл на ключ дверь и обернулся. Старуха Кечеджи стояла наготове с большим кульком.
- Вот тут, Леша, сырники, свежие. Утром нажарила. Ешь на здоровье.
Он не посмел отказаться, хотя и без того руки у него были заняты. Он был тронут до чертиков. Сразу вспомнилось, как в детстве она приносила ему рыбный суп в миске.
Грустно глядя на его сверток, на пиджак, перекинутый через руку, старуха покачала головой.
Они уж было направились со двора.
- А ты почему без учебника? - спросил Лешка.
- Я по тетрадке учить буду.
Тоненькая тетрадка была при ней.
- Нет, это не дело. А где твой учебник?
Она не отвечала.
- Куда ж он делся? Ты что, совсем обалдела?
- Я его потеряла.
- Вот это да!
Сказал и осекся. Быстро опустил на булыжник сверток, пиджак и кулек с сырниками. Открыл снова дверь. Вошел в комнату, увидел странный яркий прямоугольник на стене, где висела фотография отиа. Стал рыться в книгах на этажерке. Он очень волновался. "Задачи по алгебре", "История" - все новенькие, незахватанные, с самой осени стоят. У него от нетерпения дрожали руки. Только бы найти. Наконец, вот она, "Химия"! Уцелела!
Опять запер дверь. Отдал Жужелке новенький учебник. Поднял пиджак, сверток и кулек. Помахал рукой на прощанье старухе Кечеджи. Ну, теперь пошли.
Жужелка немного отставала, и он замедлил шаг.
- Вот что я придумал. Мы потом знаешь куда пойдем?
К морю.-Он прямо-таки одаривал ее.-Ты будешь на пляже сидеть, занимачься. Согласна?
Она не отвечала Издали он увидел часы у почты и сверил по ним свои. Осталось четыре часа двадцать минут. Это же целая вечность!
- Ты ж сама говорила: хорошо бы к морю ездить. Ты что, забыла?
Он где-то парил и был поверх всего, что произошло там вчера с этим злосчастным учебником. Он жил тем, что происходило сейчас, и только сейчас. Каждая секунда была наполнена до краев.