Он чувствовал себя беспричинно счастливым. Это даже подло, что он так счастлив, когда ей плохо. Но она ему была во сто крат ближе вот такая, совершенно беспомощная.
- Ты только сдай, будем каждый день на море ездить.
Я лодку одолжу, у меня там знакомый имеется, у него лодка.
Знаешь, как здорово. В штиль можно до самых Островов на лодке дойги.
Он сам не знал, что говорит. Все спуталось, и он нс мог остановиться.
Когда пришли к заводу, Жужелка, сев на скамейку у высокой каменной ограды, поправила юбку на коленях и послушно, как маленькая, раскрыла учебник, сказав ему:
- Ты иди Я 1ут буду ждать.
Он не мог видеть ее такой поникшей.
- Клена! Ты самая замечательная девушка на свете.
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
Все, у кого в запасе не четыре, а гораздо больше часов, да знают ли они, что это такое - короткие секунды? Это же целая жизнь!
- Хочешь, я стойку выжму?
Она улыбнулась. Первый раз за весь день. До чего же ей идет, когда она улыбается!
- Хочешь?
- Тебе идти надо. Что ты придумываешь?
- Нет, ты скажи, хочешь?
Она засмеялась и заправила в юбку выбившуюся кофточку.
- Иди же. А то еще на твое место кого-нибудь возьмут.
Он положил возле нее на скамейке пиджак, сверток и кулек.
У двери бюро пропусков оглянулся. Жужелка сидела, уткнувшись в учебник.
Он взлетел на второй этаж, сунулся в окошко за пропуском - он страшно торопился.
- Обеденный перерыв, - сказали ему.
Он скатился обрадованно вниз, распахнул дверь. Сколько минут он бессмысленно потерял!
- Обеденный перерыв сейчас, - сообщил он Жужелке.
- Да? Ну ладно. Обождем. - Краешком глаз она взглянула на него, не отрываясь от учебника.
Ветер поднимал пыль, кружил, прибивал к каменной ограде завода окурки, шелуху семечек, мелкую гарь отходов.
Лешка откинулся на спинку скамьи. Возле молоденьких посадок еще слабой акации сидели на узлах или прямо с краю тротуара, упираясь ногами в булыжник мостовой, расторговавшиеся на базаре женщины. Они ждали попутную машину и терпеливо сидели рядком в своих теплых цветных кофтах, окруженные покупками. Блестела на солнце цинковая детская ванночка.
А дальше, за ними, где булыжник круто скатывался вниз, поблескивала вода Кальмиуса и взлетал над рекой мост.
Неподалеку продавали мороженое. Лешка сорвался с места, прошелся взад-вперед возле мороженщика и вернулся ни с чем.
Сколько раз мечтал накупить Жужелке вволю всех сортов мороженого, но на эти деньги не стал.
- А когда ж мы теперь к морю пойдем? - спросила вдруг Жужелка.
- После. Или, если хочешь, - сейчас. Можно прямо сейчас пойти.
- Лучше сначала дождемся ответа. Тогда пойдем.
Ветер затеребил ее юбку, и Жужелка обеими руками ухватилась за подол, натягивая юбку на колени. Она задумчиво уставилась вдаль на поднимавшийся вверх город.
Лешка протянул ей сырник. Она взяла и стала есть. Сырники оказались как нельзя кстати, оторваться от них было невозможно. Они с аппетитом уплетали их, пока не опорожнили весь кулек. Мировая бабка, эта старуха Кечеджи.
Самосвал, груженный железным ломом, требовательно сигналил у заводских ворот. Лешка не спускал глаз с него, пока он не скрылся за воротами. Может, это с кроватной фабрики привезли.
- До чего же тянется этот обеденный перерыв, - сказала Жужелка.
- Теперь уже недолго осталось.
Он смотрел сбоку на ее круглый подбородок, подхваченный снизу платочком, на крепкие губы. Перевел дух, сказал сурово:
- Больше ты не будешь спать во дворе. - В голове мелькнуло: может, во дворе ей спать все же лучше, потому что у матери ведь ночует шофер, но он повторил:-Это не дело-одной.
Позови Полинку, пусть и она с тобой.
Но она только отмахнулась:
- Опять ты распоряжаешься.
Она вдруг заметила Лешкин пиджак и сверток.
- Зачем ты это взял?
- А почему бы нет? Дождь, например, посыпет.
- Нет, зачем ты это взял? Нет, нет! Ты что-то скрываешь.
А вчера сказал, что ничего не будет. Ты что, соврал? Соврал? Ты скажи.
Он развалился на скамейке, вытянув ноги.
- Вот еще. Что за истерика? Что мне может угрожать? Что я, чижик какой-нибудь, что ли. Поплаваю на "грязнухе", мне стаж отстучит. Для того и иду. А ты думала, для чего? Можег, в техникум подамся вечерний. В какой-нибудь дохленький, где полегче. - Он чувствовал: она напряженно слушает. А его так и несло: на вот, получай. Ведь ей такие нравятся.-Что важно?
Чтоб работа не пыльная. Лишь бы зашибать прилично.
Он сел, выпрямившись, притянул к себе пиджак, сверток.
Курил короткими затяжками и все говорил, говорил. Жужелка смотрела на него во все глаза. Он держал сигарету, как Лабоданов, двумя пальцами, большим и указательным.
- Ты все врешь! Врешь! - вне себя закричала она.
Назад он не вернулся и не знал, долго ли Жужелка прождала его.
Он не мог вернуться к ней. Во-первых, отказ в отделе кадров.
Признаться? Она станет ужасаться, жалеть его. Продолжать кривляться? Тоже противно. Во-вторых, он сказал ей, чтоб она теперь без него ни на .шаг, а у самого осталось каких-нибудь два с половиной часа.
В общем он вышел с заводской территории через другие ворота.
Двое парней в ковбойках приколачивали к забору огромное объявление. Лешка задержался, прочел. Завод производит набор в ремесленное училище лиц в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет. Что ж, он еще может поступить. Трест "Домноремонт" сообщал: нужны слесари, электрики, нужны сварщики, газовщики. Нужны... А что нужно тебе? Вот в чем вопрос.
Кадровичка, та просто безо всяких ужимок преподнесла ему:
- Мы тут посоветовались и решили воздержаться.
Ясно, что ни с кем она не советовалась, просто не по вкусу он ей пришелся.
- Для тебя же лучше. Надо на Восток ехать. Вот тебе мой искренний совет. Таких, как ты, город портит.
Он ничего не ответил.
- Да ты садись. Поговорим по душам.
Но душевного разговора не получилось. Он не сел. Подумал, в его-то положении самое дельное смыться на Восток. Сказал ей:
- Как вы рассуждаете? Вы там были? Это только в книгах, сел в поезд на Восток - значит, уже герой...
Она перебила:
- Ты думай, что говоришь.
Он повернулся и пошел. Его просто душила бессильная злость. Пошлятина и несправедливость. Подохнуть можно. Что он, тепленького местечка добивается, что ли? Он мог бы податься куда-нибудь, где получше. Но он уцепился за эту "грязнуху"; потому что плавал уже на шаланде, и там ему нравилось и было интересно. После кроватной фабрики он боялся напороться опять на обыденщину и скуку. В сущности, последняя надежда у него была на "грязнуху".