1942
ЗИМНИЕ ЯМБЫ
1. «Последний, окончательный когда-то…»
Последний, окончательный когда-то
Раздастся выстрел. И когда-нибудь
Прольется кровь последнего солдата,
Последней пулей раненного в грудь.
Необычайно и необъяснимо
Вдруг над землей распространится тишь.
И в небе нет ни грохота, ни дыма,
В него без опасения глядишь.
Оно забыло о своем позоре,
Живет неоскверненное. И в нем
Ночами — звезды, вечерами — зори
И солнце удивительное — днем.
Какими мы увидим всё глазами?
Поверим ли, что отошла беда?
Как выглядеть тогда мы будем сами?
Что ощутим? Где буду я тогда?
2. «Где ты, где я, где все тогда мы будем?..»
Где ты, где я, где все тогда мы будем?
Кто доживет, кто встретит день такой?
Он труден, непривычен будет людям —
Вдруг наяву достигнутый покой.
Как поступить? Расплакаться? Молиться?
Чтоб сердце не распалось на куски,
Безумие не исказило б лица,
Чтоб кровь не опалила бы виски?
Но жизнь, шипы взрастившая на розах,
Хранящая в земных глубинах соль,
Мудрее нас. В необходимых дозах
Она со счастьем смешивает боль.
Среди обугленных развалин стоя,
Мы вспомним мертвых, тех, что не умрут
У нас в душе. И самое простое
Откроется нам исцеленье — труд!
3. «Забудет город про свои лишенья…»
Забудет город про свои лишенья,
Оправятся разбитые дома.
Вот этот мост — был некогда мишенью,
Над площадью — господствовала тьма.
И яростные прыгали зенитки,
Размахивая вспышками огней.
Здесь жизнь людей казалась тоньше нитки,
Порвется, только прикоснешься к ней.
Здесь сад был в ледяной броне. По краю
Его я брел, неся домой еду.
А тут я вдруг подумал: умираю.
А умереть нельзя. И я дойду.
Но майской ночью в бестревожном свете
Над медленной скользящею водой
Другие люди, может, наши дети,
Пройдут своей походкой молодой.
Они не вспомнят нас, и будут правы,
Поглощены волнением своим.
Что ж, на земле мы жили не для славы.
Мы гибли, чтоб легко дышалось им.
4. «И мертвые невидимой толпою…»
И мертвые невидимой толпою
Проникнут тихо в комнату мою.
Так жаждущие сходят к водопою.
Я их душой своею напою.
Они не спросят ни о чем. Иные,
Меня не видя, но невдалеке,
Обсудят сами трудности земные
Друг с другом на беззвучном языке.
Те — сквозь меня посмотрят на страницы,
Что буду я писать. А этим тут
Захочется в досаде отстраниться,
А те мне руку тихо подтолкнут.
Но все же им не трудно будет рядом
Со мной и тем, с кем не имел я встреч
Здесь на земле. И тем я буду братом.
Мне не чужда и не страшна их речь.
5. «Их оскорбило бы названье — духи…»
Их оскорбило бы названье — духи.
Мы их живыми в памяти несем,
Погибших в Ленинграде с голодухи,
Залегших в украинский чернозем,
Собой загородивших путь к Поволжью,
Врага остановивших на Дону.
Что надо им? Чтоб не пятнали ложью
Мы ни себя, ни страдную страну.
Они за это принимали казни,
Чтоб сгинул страх и упразднился гнет.
Да расцветет народ и не погаснет,
Но умудренный, плечи разогнет.
Да будем мы в делах своих не лживы.
И это все, что нужно павшим, им,
Они пребудут вместе с нами живы,
Покуда мы их в мыслях сохраним.
6. «С тобой дружили темная гвоздика…»
С тобой дружили темная гвоздика
И неприметных фиалок полумгла.
О сон мой, хлопотунья Эвридика,
И ты среди других ко мне пришла.
Как странно верить: ты была женою,
Твой голос я улавливал извне.
Теперь ты стала кроткой тишиною
И добротою, спрятанной во мне.
Не воссоздать лицо твое и тело,
О, не спеши, повремени еще.
Ты невесомой ласточкой слетела
И опустилась на мое плечо.
Где ж ревность, зависть? — Это клубы дыма,
Перенестись нельзя им за межу.
О, сколько раз была руководима
Душа тобой. И я тебе служу.
До самых недр, до самой сердцевины,
До тайного тебе я виден дна.
И ты одна мои не судишь вины,
И счастье мне прощаешь ты одна.
7. «Ночь за окном пустынна и морозна…»
Ночь за окном пустынна и морозна.
Сквозь ледяной сверкающий ковер
Ярка луна. Я засиделся поздно.
Закончим с тишиною разговор.
Не просто жить. Но разве, плечи сгорбив,
Задохся я под грузом трудных лет?
Я полон благодарности, не скорби.
Я знаю скорбь. Но скорби в сердце нет.
Благодарю судьбу я за благие
Часы труда, за детский смех вблизи,
За голос твой, за руки дорогие,
Протянутые мне…Зима, грози,
Мороз, крепчай. Я переполнен всеми,
Кто с тьмою злобной борется сейчас.
И я, как все, — народной нивы семя.
И под землей весна разыщет нас.
1943
Царскосельская статуя
Чудо! не сякнет вода…
Пушкин
В эти жестокие дни,
В пору, тревогой богатую,
Всем привелось пережить
Столько нелегких потерь.
Время ли припоминать
Не человека, а статую,
Бронзы холодной кусок
Кто пожалеет теперь?
Но отчего же мне ты
Часто мерещишься, смуглая,
В чистой своей наготе
На валуне у пруда?
Лип драгоценных венцы,
Солнце, как зеркало круглое,
Блещет сквозь них,
А в пруду
Так шелковиста вода.
Кроткого неба куски
И облаков отражения
Вытканы ярко на ней.
Мостика мрамор упруг.
И неумолчной струи
Не иссякает движение
Из кувшина, что идя
Ты обронила из рук.
Лоб открывая крутой,
Твердой охвачены лентою,
Волосы гладко лежат.
Лик твой серьезен и тих.
Пушкина очаровав,
Стала ты ясной легендою.
С детства к тебе нас ведет
Пушкинский радостный стих.
Где ты сейчас?
Может быть,
Сброшена бомбой фугасною
Ты на траву. Иль от пуль
Дыры в груди. Иль в плену,
Выкраденная, грустишь.
И окликаю напрасно я,
И не верну я тебя,
И на тебя не взгляну.
И пересох твой родник.
Парк изрубцован траншеями.
Вдоль опозоренных зал
Ветер бежит по дворцу.
И угловато торчат
С их оголенными шеями
Виселицы вместо лип
На одичалом плацу.
Девушка, ты среди жертв
Кажешься, самою малостью.
Ты ведь не вскрикнешь от ран,
Кукла — не кровь и не плоть.
Сердце, томясь о живых,
Гордостью полно и жалостью.
Но не могу я тоски
И о тебе побороть.
Кончится ж эта война.
Жизнь нам не будет обузою.
В парк воскресающий тот,
Верю, вернусь я тогда.
Может, ты ждешь?
И склонюсь
Я перед пушкинской музою.
И, изумленный, скажу:
— Чудо, не сякнет вода!