Выбрать главу
И будто бы над крыш резьбой Трубы вцепился в небо хобот О посмотри Ведь это мной Твой взгляд в тоске упорной добыт

«Вот еще…»

Вот еще О как тихо упасть им Глазам в глаза Это грусть или нет Это за выстроенным ночью счастьем Фонарями в душе выжжется след Только фонари А слова те Какими сердце закутали Уснуть будто в маленькой детской кровати А слова умрут ли Разве знаю Завтра выцветшие грустью Может взгляды прошепчут шелестя Нет Когда тяжелое солнце от истока к устью Медленно день сквозь город протянет И дугами трамваем небо расколется Повисшее на крышах без сил Может забуду твое лицо Забуду что кого-то как-то любил А сейчас глаза Упасть или Будто листья расыпь О скорей Может за выстроенным ночью счастьем По душе только след фонарей В сердце положишь слова ты Грусть Возьми и распой сам И небу не снять заката Схватившего город поясом Не любишь И ни слова И хрупко Шаг на плитах в последний раз твой Даже рот телефонной трубки Не зажать целующим Здравствуй И молчат вечера Ведь не о чем Вставить в крыши куски созвездий Ведь фонарям как певчим Не вспыхнуть что где-то есть ты И ленивых дней вороша ком Как забыть Улыбнулась и нет Милая Шаг за шагом Душа шурша погрустит тебе вслед

Ноябрь

Я никогда не понимал острей Стеклянный блеск янтарных фонарей Над мокрой, лакированной панелью, Когда в пространстве хмуром и сыром Развёрнуто угрюмым ноябрём Дождя мерцающее рукоделье. Над головою облачная тьма. И тягостные вздыбились дома, Вжимаясь в ночь хребтами. И нередко Обдав белёсым мертвенным лучом, Вдруг прострекочет трепетно (о чём?) Автомобиля быстрая каретка. Да за углом ударится в гранит Рассыпчатая оторопь копыт, Да чей-то шаг по мраку шорхнет глуше. И глохнет ночь. Как странно всё. И кто, Ужель я сам, закутанный в пальто, Здесь осторожно огибаю лужи. О, тесная, исхоженная явь. Мир каменный. Но замолчи, оставь, Душа, свой страх. Ведь я ж не знал заране, Что я умру. И вот моя пора Теперь брести, читая номера Немых домов в прохладном смертном стане.

Балерина

Словно взветренное пламя, Словно тонкая стрела, Ты взовьёшься перед нами, Окрылённа и светла. Телом сильным и послушным Расскажи судьбу свою В этом шёлковом и душном, Нарисованном раю, Где торгуются корсары, Где небесный парус синь, Где в смятеньи сбились пары Мореходов и рабынь. Пусть мелькнёт клинок кинжала, Вся любовь твоя пока — Только струи покрывала, Быстрый поворот носка. И взбегает у подмосток Скрипок трепетный прибой. И мерцает пёстрый воздух Под взволнованной рукой. Гнись. И снова выпрямь туго Стебель вздрогнувшей ноги. Поджидающего друга Осторожно обеги, Будто птица небо чертит, — И тебя под струнный спор Проведёт к прозрачной смерти Палочкою дирижёр. И задёрнут тяжкой тканью Твой игрушечный мирок. Но растут рукоплесканья, Но дрожат воспоминанья В лёгких переборах строк.

1923

Поэт

Бегучие звякают счёты. Поскрипывает карандаш. О, мареву этой работы По капле всю душу отдашь. И бьёт «Ундервуд» за стеною. Так вот и трудна, и груба Внезапная перед тобою Спокойно раскрылась судьба. Её ли ты видел? Она ли, Как парус на синем пруду, В налитые золотом дали Клонила крыло на ходу? О, сердце, в тревоге не дёргай. Ну, что же, пускай посидит За лаковой ровной конторкой Строитель, поэт, следопыт. В нахмуренном мире, и здесь он За пасмурным мороком дел Безумным предчувствием песен До самых висков холодел. И губы ссыхались в тревоге, Как будто на буйном ветру, И рвались неровные строки, Едва прикасаясь к перу. Поэзия, так за решёткой, На каторге и на войне Тяжёлой и звучной походкой Ты всё-таки сходишь ко мне. И блещет такая свобода, Такая звенит синева, От крови летучего хода Встают, задыхаясь, слова. Упорствуй же, мерный и долгий Часы оплетающий труд. Бегучими счётами щёлкай, В сухой колотись «Ундервуд». О, как я настойчиво строю И в тусклом обличьи раба. И дышит горячей зарёю Над крепнущим сердцем судьба.

1923

Рассвет

Метался день. Копыта били камень. Трамвай бряцал железом и стеклом. И билась ночь под гнутыми смычками В цветном кафе над залитым столом. И — отошла. Отвеялась. Довольно. Ни обольщений, ни обиды — нет. Иду домой. Всё — просто. Всё — не больно. В просторном небе яснится рассвет. Он просквозит молочно-синим паром. И, лёгких листьев распустив волну, Как хорошо отчаливать бульваром В его внимательную вышину. Да, счастье — вот. Ему нельзя быть ближе. Его язык прозрачен и знаком. Оно молчаньем высветляет крыши И на лицо ложится ветерком.

1924

Монолог

Привычная крепнет раскачка Слогов, восклицаний. И хром Мой замысел бродит, испачкав Бумагу вертлявым пером. Всё ищет, придраться к чему бы, И рифмой в кармане звеня, Как будто монету на зубы Он пробует качество дня. И по оболочкам явлений Проводит рукой. А в окне Ноябрь шелестит в полусне, Завяз между крыш по колени, А дождь, словно иглы, колюч. Сырь. Ссоры ветров. Свалка туч. Истлело столетий наследье, И снова в ворота столетья Скрипичный вставляется ключ. Ну что же? Товарищи, те, кто Мне смежен по этим годам, Мы — брёвна и мы — архитектор, Смелей же по свежим следам Ещё не пришедших событий, Что с ружьями ждут за углом. Мы все в этой гневной орбите, Мы скручены общим узлом И нам разрубать его вместе. А тучи вдоль мокрых дворов По вётлам, то трубам предместий Ползут на колёсах ветров. Цыганский обоз. Перебранка Трамваев, зашедших в тупик, А дождь говорлив, как шарманка, День, будто о помощи крик. Товарищи! Песни для боя Затянем в шинели сукно. Я с вами! Мы с памятью — двое. А память и совесть — одно.