— Подкидыш!
Руки у Николушки опустились. Он вскочил, побледнел. Первая мысль, которая пришла ему в голову в этот момент, была о том, что Васятка нарушил клятву, и сейчас разверзнется земля, и клятвонарушитель провалится в тартарары. Но земля не разверзлась.
Васятка, торжествуя, вскочил и продолжал кричать:
— Подкидыш! Его к перилам крыльца прикрутили! А Саратовкин его усыновил! Он сын няньки!
Второв увидел ставшее серым лицо Николушки, огромные глаза с застывшим в них страхом и изумлением, его бледные прыгающие губы. И еще он увидел в дверях учителя и по тому особому наклону головы, хорошо знакомому всем ученикам, по трепету ноздрей мгновенно понял, что Василия Мартыновича охватил неудержимый гнев.
И все ребята заметили это. В классе стало тихо.
— По местам! — негромко сказал учитель.
Мальчики бросились к своим партам. Только Николушка недвижимо стоял посреди класса.
— Второв! — грозно сказал Василий Мартынович.
И когда тот остановился у доски, маленький, жалкий от совершенной подлости, учитель спросил:
— Откуда тебе известно, что твой товарищ Николай был подкинут Саратовкину? И даже известно, что его привязали к перилам крыльца?
— Он сам мне говорил! — запальчиво воскликнул Второв, желая оправдаться перед учителем и товарищами.
— Значит, твой друг доверил тебе тайну и ты ее выдал? Как назвать такой поступок? — обратился он к гимназистам.
Класс зашумел.
— Предательством! — равнодушно сказал толстый мальчик, сидящий у окна.
— Подлостью! — горячо крикнул кто-то с последней парты.
— Он… он клялся… — почти прошептал Николушка.
— Что? Повтори громче, — сказал Василий Мартынович.
— Он клялся на Евангелии, что будет молчать, — повторил Николушка.
В классе снова поднялся невообразимый шум.
— Тихо! — властно сказал учитель, сопроводив свое «тихо» уверенным жестом. — Итак, первое: мы определяем поступок Второва как подлость, предательство, клятвонарушение. Так?
— Так! — зашумели гимназисты. — Бойкот ему!.. Темную!
— Ну зачем темную? Кулаками человека честнее не сделаешь, — возразил учитель.
Он прошелся по классу, заложив за спину руки, постоял в раздумье у окна. Потом повернулся и сказал спокойно и уверенно:
— Второе. Я сообщаю вам, моим ученикам, что Николай Саратовкин — родной сын Михаила Ивановича Саратовкина. А подкидышем был первый сын, который умер восьми лет. Ясно? А теперь — тишина. Начнем урок.
Давно уже не испытывал Николушка такого блаженного покоя, охватившего его тут же, на уроке, в гимназии.
Значит, он ошибался. Ошибался Терентьич. А стряпуха Агаша, вероятно, имела в виду старшего приемного сына Саратовкиных. Николушка просто не дослушал ее тогда, убежал.
Он пришел домой из гимназии радостный, возбужденный. Старая дворняжка, бросившаяся навстречу, показалась ему красивее всех породистых собак, которых он встречал на своем веку. Он и не замечал раньше, какой уютной и солнечной была столовая в старом доме. А мать? За что он не любил ее? Она всегда была с ним справедливой и доброй.
Анастасия Никитична, по обыкновению ничего не делая, сидела у окна, смотрела на улицу, отмечая про себя, что мимо прошла соседка в новом платье, прогромыхала по каменной мостовой пустая телега, мягко прокатила коляска с красивой, нарядной барыней, похожей на царицу Екатерину II.
И вдруг наблюдения Анастасии Никитичны прервал радостный, приветливый голос сына:
— Здравствуйте, маманя!
От этого обращения у нее забилось сердце. Хоть и не родной сын, а привыкла к нему. Да и ее будущее в руках этого мальчика — наследника саратовкинских миллионов. Ей-то старый самодур ничего не оставил.
Ужинали втроем: Митрофан Никитич, мать и Николушка. Дядя рассказывал о делах. Анастасия Никитична слушала с напряжением, но мало что понимала. А мальчик думал о своем.
Этот день в его еще такой недлинной жизни был незабываемым. Он понял, какие вокруг разные люди. Друг оказался предателем, а учитель, которого он всегда побаивался, стал другом.
Образ учителя весь день стоял в глазах Николушки. Он слышал его спокойный, властный голос. Он видел его располагающее лицо, обрамленное светлыми бакенбардами и бородкой, его пристальные, немного колючие, светлые глаза.
— Ты не слушаешь меня, Николаша? — прервав свой рассказ, спросил Митрофан Никитич.
— Слушаю, — краснея, сказал Николушка.
— Слушай, слушай. Учись у дядюшки, — посоветовала Анастасия Никитична, шумно потягивая из блюдца густой, ароматный чай с молоком. — Подрастешь — сам за хозяйство возьмешься.