— Саратовкиных было двое, — затягиваясь и стряхивая пепел на грязный пол, сказал учитель, — отец и сын. «Сиротский дом М. И. Саратовкина» — это приют, основанный отцом, Михаилом Ивановичем, с целью эксплуатации детей. А сын его — мой тезка — Николай Михайлович после смерти отца преобразовал этот сиротский дом в настоящий детский дом нашего типа. Давал сиротам среднее образование и специальность. Это был замечательный педагог, о котором, к сожалению, мы еще так мало знаем. Говорят, он и революционерам помогал. Но так ли это, неизвестно. Проверить нужно. Архивы поднять. Изучить. Да вот все времени не хватает. А изречение это, я думаю, его.
— Его, его! — убежденно сказал пожилой рабочий, с уважением посматривая на буквы.
— Нельзя ли сохранить эту надпись на стене? — спросил Грозный.
— Почему нельзя? Можно! — одновременно заговорили оба рабочих. — Только вот как директор?
— С Павлом Ниловичем я поговорю сегодня же, — ответил Николай Михайлович.
Через некоторое время Павел Нилович с интересом читал изречение на стене, то приближаясь, то отдаляясь от подмостков. Потом, невзирая на преклонный свой возраст, чрезмерную полноту и одышку, он взгромоздился на леса.
— Русский человек глазам не верит, — несколько раз негромко повторил он, ощупывая пальцами металл, из которого были сделаны буквы, — а я к тому же физик. Мне тем более любопытно. Медь… качественная медь…
Он спустился на пол. Вытер вспотевшее широкое лицо с тройным подбородком, добродушное, как у большинства толстяков, осторожно промокнул и лысину, аккуратно наискосок прикрытую реденькими длинными волосами.
— Слова-то хороши, — неуверенно и как бы с сожалением сказал он, обращаясь к Николаю Михайловичу, — да кто их сочинил, неизвестно… Однако надо бы учителям всегда перед глазами такую фразочку иметь. Образование-то мы даем. А вот воспитание… Воспитанием не каждый, ох, не каждый занимается!.. Вот она, проблемка-то вековая! И тогда, стало быть, существовала и теперь существует… Но ведь лозунг-то прямо-таки коммунистический: «…другом, товарищем, братом»! — повышая голос и поднимая вверх пухлый указательный палец, закончил он.
Убедив самого себя, Павел Нилович загорелся и воскликнул с пафосом:
— Конечно, надо сохранить изречение. Почистить медь. Пусть горит на стене и доходит до сердца каждого учителя!
И изречение это с начищенными буквами засияло в учительской на фоне свежевыкрашенной стены. Учителями оно встречено было по-разному: кое-кто криво усмехался, принимая его за упрек. Некоторые разводили руками, считая это очередным чудачеством Павла Ниловича. Большинство же к появлению в учительской этого изречения отнеслось как к нужному и уместному напоминанию о самом главном в их работе.
2
Николай Михайлович остановился у окна и взглянул на аллею городского парка. «Удивительная выдалась осень», — подумал он, любуясь расцвеченными в причудливые цвета еще не опавшими листьями.
— Свежа, как весной красавица, только наряд переменила, — вслух сказал он о березе, которая окутала стройный белый стан свой яркой желтизной. — А рядом-то — ай-яй-яй! Какой пронзительно яркий бархат!
Но, несмотря на красоту парка, поднимавшегося напротив его дома, несмотря на удачно прошедший день, какое-то приглушенное беспокойство тревожило его — не то какие-то недодуманные мысли, не то подсознательное недовольство собой. Впрочем, это чувство возникло не сегодня, а уже давно, пожалуй, с самого лета. Иногда ему казалось, что это результат утомления. Быть учителем и классным руководителем не по обязанности, а по влечению нелегко. И это желание писать… Так много хочется высказать на бумаге. Словами вылепить образы молодых людей, которые окружали его, с их сложным отношением к миру.
Первого сентября был день его дежурства по школе. Он выбрал самый трудный день, когда в стенах школы появляются малыши и в глазах их — страх, радость, торжество. И вот звонок. Первый звонок в их жизни. И тишина школьных коридоров, такая неожиданная, непривычная тишина… Николай Михайлович стоял тогда в коридоре у окна вот так же, как сейчас дома.
Он увидел, как по асфальтовой дорожке, ведущей к школе, старик торопливо вел опоздавшего на урок, плачущего первоклассника с огромным, уже немного помятым букетом цветов.
Вечером опять он вспомнил опоздавшего мальчика и старика. И так несколько дней неотвязно в мыслях его возникали эти двое. В перемены он подолгу разглядывал в учительской металлические буквы, врезанные в стену.