— И что? Мне-то зачем плагиат с твоего чуда! Чтоб себя жалеть? Или плакать — в каком счастливом мире мы жили, а теперь его нет? Что все невозвратно? Все кончилось навсегда?
В Сережкиной сигарете что-то пыхнуло, так что красный блик лег на каменные перила возле меня. Сережа тяжело раскашлялся.
— А ты заметила, — отдышавшись, сказал он, — что всё больше у нас молодые девчонки в косах ходят? В наше время ведь не было.
— Это-то здесь при чем? — удивилась я.
— Примета, — непонятно объяснил он.
Помолчали, причем молчание, как всегда с Сережкой, было необременительно.
— А помнишь, в «Хождении по мукам» Телегин читает про смутные времена? Ну там, где: «Триста лет тому назад ветер вольно гулял по лесам и степным равнинам, по огромному кладбищу, называвшемуся Русской землей…» Я дальше не точно помню, но вот что за десять лет Великой Смуты самозванцами, ворами и польскими наездниками все было выграблено на Руси — это оттуда. И еще помню оттуда же: «Не было большой веры в нового царя у русских людей. Но жить было надо. Начали жить. Знали, что есть одна только сила: крепкий, расторопный, легкий народ. Надеялись перетерпеть и перетерпели. И снова начали заселяться пустоши, поросшие бурьяном…»
Он опять закашлялся, но насильно прервал себя и заговорил еще горячей:
— Да черт возьми, у нас только и есть, что смута на смуте. Народ, верующий в справедливость, иначе и жить не может. Вот тебе и восстания, революции, гражданская и девяносто первый разломный. Россия всю свою историю на краю и не падает только чудом, которое повторяется век от века. Там же в «Хождении…» Телегин говорит: «Уезд от нас останется, — и оттуда пойдет русская земля…» И еще в «Андрее Рублеве»: «Они уйдут, а мы снова все построим». А ты — «плакать»!
— Но мы-то как, Сереж?
— А что мы?! Мы проходим, а народ остается. Он потихоньку поднимается, умирать не хочет. Смотри вокруг — увидишь. Так что думай, голова.
Заскрипела табуретка, и мимо меня за балкон пролетел еще тлеющий бычок. Я обернулась. Конечно, никого на балконе кроме меня не было, табуретка в углу была пуста, только стояла, пожалуй, несколько боком. Но поручиться за это я не могла.
Я поглядела вниз за перила. На тротуаре под балконом, подергиваясь серым пеплом с верхушки, слабо мерцал живой огонек только что выброшенного окурка. Казалось, он вот-вот погаснет, но нет, снова и снова сквозь махровый пепел пробивалась искра, подергивалась, пропадала, чтобы смениться другой, и было в этом мерцании что-то завораживающее и обещающее, пусть не надежду, зато небессмысленность жизни, хоть на краткий миг осветившей маленький кусочек пространства вокруг.
Я не стала дожидаться, пока искры окончательно замрут, и подняла глаза.
Светало. Берега еще хранили тьму, но Волга по всей ширине светлела, и уже становилось видно, как она неуклонно течет к своему Каспийскому морю.