И они прижимались к Стене левым плечом и держали в левой руке древлие мшистые молитвенники, а правую руку простирали к златистым шелковистым высоким камням Стены, отшлифованным облизанным обкраденным мириадами губ…
И был час вечерних пятничных литаний и у Стены стоял плач! вой! вопль! огонь!..
— Ради чертогов покинутых! — павлиньим хмельным душным душным голосом пел один.
— Одинокие, сидим мы и плачем! — жалобно отвечали кричали отроки и старцы.
— Ради чертогов разрушенных!..
— Одинокие, сидим мы и плачем!..
— Ради стен ниспровергнутых…
— Одинокие, сидим мы и плачем!..
— Молим Тебя, умилосердись над Сионом!..
— Собери чад Израиля!.. Поспеши, поспеши, искупитель!..
— Да воцарится на Сионе мир и радость!
— Пусть опять расцветет жезл Иесея!..
…И там у Стены было несколько ветхих и чахлых акаций, которые так слезно так дивно мучительно забвенно так остро пряно напоминали мне голодные военные акации нашего Джимма-Кургана…
И ты там сидел лежал Павел-Пашка у Стены у святой Щели у Трещины Небытия, где сходятся встречаются однажды на земле Загробный и Земной Миры…
Ты там сидел Паша.
Я узнал тебя…
Ты там сидишь Паша…
И ты не узнал меня…
Ты стал старый Паша…
Твоя голова облысела усохла и пожелтела и теперь она стала похожа не на узкую мирзачульскую благодатную терпкую дыню а на поздний квелый желтый осенний огурец, который забыт на грядке и который никто не ест.
Но я люблю твою голову Паша.
Но я люблю тебя мой дальный родимый поздний квелый огурец.
Я все эти тридцать лет искал тебя…
И нашел…
И ты не узнал меня…
А у тебя глаза стали коровьи разливные.
А у тебя глаза стали журавлиные перелетные кочевые тоскливые стали…
И они разлились по узкому усохшему лицу твоему, как наши реки в половодье.
И нет им берегов.
И текут плывут кишлаки прибрежные спящие…
И я плачу теку как блаженный кишлак спящий задетый унесенный навек рекой разлившейся…
И мало твоим разлившимся глазам узкого лица твоего усохшего.
И глаза твои стали разлились до висков твоих…
И я плачу от счастья, что вижу тебя Павел.
Что ты живой и через тридцать лет безвестных…
…И ты не узнал меня Павел…
Но как пришел ты в Ерушалаим?
Как пришел ты к Стене Плача за которой камни храма Соломона?..
Как прошел ты рубежи Державы империи Отчины рубежи недреманные, когда по всем рубежам Державы Иосифа Грозного Инородца Осетина Тирана пенились лаяли чуяли стлались пенные сторожевые псы и псовидные ноздреватые стражи охотники?..
Как прошел ты рубежи границы сплошь залитые хлопьями лихорадочными бешеными хлопьями пены слюны волчьих вьющихся дремучих псов?
И она не успевала высыхать — эта пена слюна жемчужная едкая сторожевых новых псов псов псов?..
И она не успевала высыхать — эта пена гонная слюна заливая все рубежи моей Державы?..
О охваченный овчарками первенец побега!
Ты, Павел?..
И ты прошел по пене?..
И ты прошел по слюне пене шумящей гонных охотничьих псов?…
И ты прошел по колено по горло в пене слюне алчной хищной пограничной напрасных тунных псов?..
Как ты прошел Паша?..
Как ты вернулся Иудей беглец Руси?..
…И во гробе обретешь утраченную родину свою.
И гроб твой будет кочевать, ибо ты забыл берег и веру отцов своих.
И гроб твой будет кочевать, но придет пристанет к берегу как лодка брошенная на стремнине реки.
И она притечет к берегу…
…Шалом Ерушалаим!
Шалом берег отцов моих и берег веры моей!..
…И когда умирал глава клана бухарских евреев Мардухай Калантар Аминодав Барлев Авраам Моисей Иудей Хайтун Бухара, он пожертвовал деньги на строительство танковой колонны из двадцати танков и завещал похоронить себя в Святой Земле обетованной.
Он сказал устами гробовыми последними из бухарских нежных фазаньих предсмертных пуховых одеял:
— Я хочу вернуться на родину отцов своих в гробе своем…
Я хочу, чтоб меня похоронили в русле Кедрона, в долине Иосафата, в месте грядущего Страшного Суда, в великой житнице Смерти, о которой Бог мой сказал устами Иоиля: «Я соберу все народы и приведу их в долину Иосафата». Шалом!..
И умер.
Тогда покорные евреи Бухары послали клятвенное письмо Вождю Державы в Москву в Кремль и просили слезно разрешить им отвезти труп Мардухая Аминадава Калантара Бухары в Святую Землю и там предать его земле сладкой пуховой долгожданной.