Сказал я ему об этой своей догадке. Засмеялся Сергей Иванович.
— Да ведь дегтем не только мед можно испортить, но и очерк. Поэтому и не хотел говорить… А вообще–то такое благополучие — зыбкое, если доярка наша в четыре утра уже на ногах — и до двенадцати ночи.
— Почти всюду так, — попытался я успокоить его. Однако председатель пропустил мои слова мимо ушей, проговорил решительно:
— Надо что–то придумывать, дальше так нельзя. — И повторил, словно укоряя себя: — Нельзя так дальше…
— Осуществили, значит, свой замысел? — спросил я, когда вслед за школьниками мы вышли на улицу.
— И можно сказать — по программе–максимум, — охотно откликнулся Сергей Иванович. — Во–первых, в животноводстве мы провели внутрихозяйственную специализацию и концентрацию Без особой реконструкции создали, по существу, животноводческий комплекс на 900 коров, где все процессы механизированы: от раздачи кормов и доения до уборки и удаления навоза. Это позволило нам ровно половину животноводов высвободить на другие работы и в корне изменить труд доярок. Теперь каждая обслуживает 50 коров.
— Вдвое больше, чем раньше?
— Да. Но затрачивается на это вдвое меньше времени.
И Сергей Иванович начал загибать пальцы, перечислять, за счет чего это достигнуто.
— Первое — перешли на двухразовую дойку.
— Потеряли в надоях?..
— Есть немного. В прошлом году мы получили по 3033 килограмма молока от коровы. Снижение — на 165 литров. Но уже в нынешнем, все к тому идет, потерю эту восстановим. Так что год один — время не большое, но оно нужно, чтобы и самим научиться и чтобы коровы привыкли…
— Второе — доярка полностью освобождена и от кормления, и от уборки навоза. Приходит она на ферму два раза в день, утром и после обеда. Приходит — коровы уже накормлены и вычищены. Ей остается накинуть на себя халатик, подключить доильные аппараты к молокопроводу, вымя корове тепленькой водой вымыть, выдоить, отнести аппараты на место и — домой.
— Третье — не перегружен работой и кормач. Он занят на ферме семь часов. У него сто коров. Но ни к бурту, ни к стогу он дороги не знает, ему привезут на тракторной тележке или кормораздатчике все, что положено по рациону. Ну, а чтобы не как–нибудь кормил, чтобы хорошо кормил, он, как и доярка, от надоя получает.
— Четвертое — скотник работает посменно, восемь часов. Транспортеры движутся, он кое–где метелочкой или скребком подхватит к нему навоз, нажмет кнопку, чтобы насос выкачал жижу из ямы в накопитель, на корову шумнет, если бодаться вздумает, — и все…
— Тоже может в белом халате работать?
— Мог бы, если бы хвостами коровы не размахивали, — с шутливой улыбкой ответил Сергей Иванович.
Деревня утонула в садах и березах. Сады — по крышу, а березы — к небу тянутся, стерегут покой и тишину — не пробраться ветру сквозь гущу ветвей. От этих берез деревня на склоне холма кажется уютной, высветленной, высокой и лучистой. Не потому ли и названа она Лучесой?
В низине, где плещется пруд, обнимающий всю деревню, устроились рыбаки. За прудом на холме стоят комбайны, жатки, сеялки, плуги — утомились, отдыхают, ждут своего срока. За мехдвором, на виду у всей деревни, та ферма, где в белых халатах работать можно.
Тихо в деревне, тихо на ферме. Только на косогоре за фермой движение, снуют трактора с тележками — торф подвозят. Потом его перемешают с навозом, накопленным за зиму в отстойниках, вывезут на пашню все подчистую: и отстойник вычищен, и пашне будут сполна возвращены плодородные силы — каждый гектар до сотни тонн компоста получит.
Высокой и уютной кажется деревня, хотя и нет в ней модных ныне типовых многоэтажек. Стоят деревянные да кирпичные дома с просторными террасами, выкрашенные, охваченные резными узорами, как поясками, для красоты и порядка, но больше из молодой лихости, и уверенности в незыблемости жизни на земле.
Правда, все это на виду только зимой, а летом за густой придорожной зеленью, в садах и березах — не разглядеть, лишь кое–где проглянет окно, тропа к дому, калитка. Ходил я по Лучесе, по ее аллеям и тропинкам, стесненным луговыми травами, синими колокольчиками и белыми ромашками, — словно по территории дома отдыха, озвученного к тому же не транзисторными ритмами, а птичьим гомоном: соловьи, щеглы, малиновки. Из библиотеки ли выйдешь, или из магазина, из амбулатории или колхозного музея — прямо у дороги, у пешеходной тропы, у калитки гнездовья птиц, обычно осторожных, предпочитающих прятаться в густых, закрапивленных зарослях где–нибудь в овраге.