Теперь уже ничто не радовало его: ни просторный дом, в котором он собирался женить будущих детей своих, ни сад, который отец, недавно умерший, не решился вырубить даже в те годы, когда каждое фруктовое дерево облагалось налогом и когда все вокруг предавали сады топору. Поселилось какое–то щемящее чувство обиды и все усиливающейся апатии.
А обида была не только на тех, вовсе неизвестных ему людей, почему–то пометивших Ясеневку крестом и пожелавших ликвидировать ее из каких–то непонятных ему побуждений. Обидно было и за себя: надо, надо было думать, умом жить, а не сердцем. И в райцентре было место, и в городе, однако ж вот…
Не мог Михаил простить себе этого, потому что давно ходили слухи о сселении и укрупнении. Слышал, что сселение одних деревень и укрупнение других вызвано заботой о благоустройстве и ликвидации различий, что для этого предстоит переселить каждого второго сельского жителя. Но он не полагал, что это будет выражено вот так категорично: «Запрещено, и все тут», что благоустройство потребует переселения не только хуторов и деревень–малодворок, но и Ясеневки.
Свою деревню он считал большой и благоустроенной, не по–городскому благоустроенной, но вполне прилично. Почти в каждом дворе была скважина, так что воды хватало. В домах стояли плиты, а газ к ним хранился в баллонах за стеной. Не слишком утруждало и индивидуальное водяное отопление. Во всяком случае, все это пока устраивало Михаила. А если что и требовалось «ликвидировать» так это, по его мнению, чтобы жена уходила на ферму не в четыре утра, а возвращалась не в двенадцать ночи. Чтобы он, механизатор, имел летом если не свободные вечера, то хотя бы выходные, о которых он пока только слышал. Пусть не по два дня, как в городе, а один, для начала.
Что из того, если он и переселится в Лазурное — на центральную усадьбу колхоза? Ну, полюднее и посуше на улице. Магазин рядом и Дом культуры. Да ему–то что до этого Дома, если работа останется той же, если и он и жена все так же будут возвращаться домой, только чтобы выспаться? «Нет, не то что–то, — рассуждал Михаил. — Не с того боку благо надумано делать».
Однако и сидеть больше не мог. Сколько ни выжидай, а получалось теперь, что живет он в Ясеневке вроде бы временно. И как бы снова не оказаться в дураках. К тому же кое–кто, махнув на все, уже съехал молчком. Так что деревенский ряд оказался вдруг щербатым. И теперь, по всему видно, будут выпадать дома из стройного ряда один за другим. А раз так, то когда–то придет и его черед. Пусть и не скоро, пусть эта канитель протянется еще лет десять–двадцать. Но потом, на старости–то что? Нет, жить в неопределенности он тоже не мог. Нужно было что–то придумывать, на что–то решаться.
Легко сказать: придумать, решиться. Для него это значило бросить родной дом, в который он вложил свою душу и думу о благополучии, покинуть привычный уют, оставить деревню с погостом на холме. Это значило начинать жизнь заново, в чужом месте, где надо привыкать к людям, ко всему, что будет окружать. Не будет привычных тропинок к реке, на которых каждую ямку он знает. Не будет двора, в котором вырос. И яблонь не будет. И брат не всякий раз приедет в гости. Что ему новое место? Не будет родины.
Если бы не знал всего этого Михаил, может, и легче было бы. А он помнит, как в армии по этим тропинкам тосковал, по речке, саду, по голубому горизонту, на фоне которого четко вырисовывалась милая, тихая, родная Ясеневка. Должно быть, оттого и название у нее такое. Во всяком случае, ни одного дерева ясеня в деревне не было.
Выручало Михаила лишь то, что он не сомневался в какой–то высшей разумности всей этой затеи, о которой даже председатель сельсовета Иван Сергеевич Петров знал одно: за ремонт и застройку в неперспективном селе он не только имеет право, но и должен штрафовать нарушителей, то есть жителей этого села.
Правда, эту строгость пробовал было смягчить председатель колхоза, — на ферме–то, которая рядом с селом, нужны люди! Мол, как же это так, чтобы человеку нельзя было жить там, где… Но и Семен Иванович вынужден был умолкнуть и отступиться, получив из района выговор и внушение, что это вовсе не временная кампания, а «важнейшая социальная задача по сближению уровней».
Так что и Семену Ивановичу ничего не оставалось, как пригласить в кабинет Михаила Матвеева и завести разговор о кредите, о материалах, которыми колхоз готов пособить ему при строительстве дома на центральной усадьбе.
Михаил сидел и думал, поглядывая в окно. Думал о том, что, пожалуй, мог бы и еще раз построиться, если бы, скажем, пожар случился. Но построиться в своем дворе. Там каждый выдавшийся свободный час — твой, что–то положил, что–то прибил. И под рукой все, и на глазах. А в соседнем селе дом заложить — дело долгое, несподручное и рискованное. Без присмотра не оставишь. Все, что завез, надо быстро в дело, иначе не навозишься. Значит, нанимать кого–то надо. А ему это теперь не по карману. Что из того, что кредит председатель обещает. Кредит тоже надо будет возвращать. Да и что ж это он, так и будет всю жизнь на дом работать? Сначала на один, теперь на другой?