— Нет, председатель, — проговорил Михаил таким голосом, словно только что родного человека похоронил. — Я так думаю: бери мой дом, а мне давай казенный. Не сам Ясеневку покидаю, не сам я и новый дом свой оставляю. Вот и устрой, значит, лучшую для меня жизнь. Второй раз с фундамента начинать не хочу, руки ослабли…
«Дорогой ты мой Матвеев, — думал председатель. — Если не кричишь, не ругаешься, значит, силы в тебе ой как много. А может, это уже и не сила в тебе, а безразличие?.. Тогда плохо дело. Тогда лишится колхоз еще двух работников».
А терять Матвеевых председателю не хотелось. И не только потому, что трактор останется без механизатора, а ферма — без доярки. С горем пополам замену им можно будет найти. Но и работа будет с тем же горем пополам. Потому что приехавшего со стороны человека надо сначала научить землю любить, труд свой, а уж потом все прочее от него требовать. Однако кто со стороны приезжает, тот всегда на сторону и съехать может, ему все равно, где работать и что делать.
— Ладно, Михаил, — проговорил Семен Иванович. — Есть у меня несколько свободных квартир. Какую выберешь, та и твоя.
Знал эти квартиры Матвеев. Много раз уже обдумывал свою жизнь в одной из них. Обдумывал с неохотой, на тот случай, если все же придется, если не будет иного выхода.
— Это в четырехэтажке–то?
— Можешь в восьмиквартирном посмотреть, — ответил председатель, уловив явную иронию в голосе Михаила. — Однако и четырехэтажку зря хаешь, и газ и ванна есть. Тепло, хорошо, водой хоть залейся. Так что и выходить на улицу нет нужды…
Михаил усмехнулся. И эта усмешка смутила председателя, потому что сам он жил в обычном одноэтажном домике без половины тех благ, которые он только что перечислил, переезжать из него не собирался.
— Посмотри, — повторил Семен Иванович. — Ключи у коменданта возьмешь. Погодь, сейчас записку ему напишу.
Вечером, разыскав коменданта, Михаил взял ключи, открыл свободную квартиру на третьем этаже, сел на подоконник и затих в задумчивости.
Да-а, тесновато, две комнатушки всего лишь. И это от дома–то собственного, в котором кроме четырех просторных комнат еще и гостиная, и утепленная веранда широченная, и летняя кухонька в саду. Есть где гостей принять, будет где детям покойно спать и резвиться. Однако что это он замечтался: есть–то есть, да, видно, скоро не будет.
Где–то за стеной гомонил телевизор. Где–то прыгали, а может, отплясывали. Кто–то гулко отстукивал молотком: то ли вбивал гвозди, то ли делал что–то.
Это мешало ему думать, и он начал прислушиваться, пытаясь понять, откуда эти звуки. Особенно почему–то раздражал его молоток, Словно стоял Михаил, прислонившись затылком к железобетонной плите, по которой остервенело шарахают кувалдой.
Надоедливая стукотня эта слышалась ему то сверху, то сбоку, то откуда–то снизу. Он ходил по комнате — и стук перемещался. Не поймешь, кого и отругать. Отец, бывало, давал ему подзатыльник за такие проделки и выгонял из хаты: в сарае стучи, хоть оглохни, а тут тебе не кузня.
Правда, куда ж из такого дома выгонишь, если что сделать человеку надо или руки чешутся. Так и будет грохать, пока самому не надоест…
Пришел комендант.
— Ну что, Матвеев?
Михаил пожал плечами. Эта неопределенность обидела коменданта.
— О такой квартире в городе и мечтать не каждый может, вот что я тебе скажу, куркуль ты деревенский. Хоть меня возьми. Всю жизнь в городе прожил, а доживать сюда вот приехал, потому что ютиться надоело.
— Значит, плохим работником был, если и в такой–то коробке места не нашлось, — проговорил Михаил, которого раздражала покровительственная болтовня коменданта.
— Ишь ты, какой хороший явился. Квартирка с комфортом полным, а он еще плечиками пожимает. Ему, куркулю ясеневскому, коттедж подавай, чтобы в погреб, как крот, мог всякой всячины напихать, в сарае свинство развести, в навозе на огороде покопаться.
— А что ж на свежем–то воздухе и не покопаться, если не лень? — согласился Михаил. — Неужто лучше из угла в угол слоняться? Однако ж вот слоняетесь, а посмотри, у дома–то ни одного деревца никто воткнуть не догадался. Значит, я так понимаю, не думают тут обживаться.