Мы ехали в Клепики. Миновали мост через Оку и приокскую пойму, на которой то там то тут маячили экскаваторы, сновали скреперы, ползали дреноукладчики, — мелиораторы готовили поля для нового овощеводческого хозяйства.
За поймой пошли леса, леса и леса, ухоженные, чистые сосновые боры на песчаных гривах, березовые рощи в низинах. Вдоль дороги мелькают искусно выполненные места отдыха: где островерхий шатер, а то и теремок, где огромный гриб, самый настоящий подберезовик, только многократно увеличенный, где столик, а вокруг него стулья и кресла — пни, будто бы выросшие из земли сами по себе. Так и подмывает остановиться и, как в сказке, посидеть и на большом, и на маленьком стуле, полюбоваться и природой, и замысловатым творением искусных рук человеческих.
Что ж, останавливайся, отдыхай, любуйся, для того и старались клепиковские лесоводы, создавая эти творения малой архитектуры, так хорошо вписавшиеся в природу.
Остановились и мы.
Вот они, яркие краски Мещеры! Не зря певец русской природы Михаил Пришвин, прочитав «Мещорскую сторону», накинулся на Паустовского: «Сумасшедший, безумный вы человек! Разве можно такие книги печатать?! Ведь через десять — пятнадцать лет от вашей Мещоры ничего не останется — все затопчут и разнесут туристы…»
Однако что это? Все съезды на лесные дороги перегорожены полосатыми шлагбаумами. Остановись, моторизованный человек, оставь машину на придорожной поляне. В лес иди ногами. Иди по грибы, по ягоды иди, послушай лесную тишину, дыши всей грудью чистым воздухом соснового бора. Не надо по лесу на машине ездить, это причиняет вред ему, из нее ты не увидишь, не услышишь ничего. Оставь! — взывали плакаты у шлагбаумов. Видно, пожары 1972 года многому научили здешних лесоводов.
Искал я, что кто–то со зла (как же, в лес на машине не пускают!) шарахнул топором или дубиной по тому же островерхому шатру или узорчатому теремку. Нет, не нашел ни одного надлома — будто только сегодня все это сделано. Искал, что увижу след миновавшей шлагбаум машины. Тоже не увидел.
Можно, оказывается, уберечь природу от моторизованного туриста! Сам когда–то работал в лесу и знаю, какая это неумолимая сила. Почему же здесь, в Мещере, эта сила не топчет и не разносит? Должно быть, поведение человека зависит от обстановки: если хлам и грязь кругом, то и человек распоясывается. Дисциплинируют и облагораживают его чистота и порядок. Так в селах, так в городах, в лесу так, у озера, у реки.
Спасибо вам, клепиковские лесоводы, вы сумели — знаю, как это трудно, — навести в лесу и чистоту и порядок, вы красоту человеку показали — и сдержали буйный нрав его.
А дорога, как растянутая пружина, вьется и вьется по лесу, мимо таких же ярких, как и природа, деревень. Вот что значит дорога! Деревни рядом с ней большие, дома добротные, многие недавно срубленные, порядки без единой щербинки: ни одного пустого двора, ни одного заколоченного окна.
Иван Иванович рассказывал о приключениях, случавшихся с ним вон в той и той низинке, когда здесь не было ни асфальта, ни грунтовой дороги, была глубокая колея да трухлявая гать через болото. Жил он тогда в Клепиках, занимался изысканиями Мещеры. Тогда и с Паустовским познакомился. «По болоту ли бредем, или на берегу сидим — он молчит, о чем–то думает. Я тоже молчу. И вижу, обоим нам хорошо, и не скучно, и думать, смотреть никто не мешает».
— Останови, — вдруг прервал свой рассказ Дорофеев. На обочине стояла старушка, весь вид которой говорил: ой, как мне худо, пешком не добраться, а у вас вон сколько свободного места в машине. Мы остановились, проскочив ее метров на сто.
— Ай, миленькие, подождите, сейчас я, в Клепики мне, — говорила она, виноватя себя за неудавшуюся попытку перейти с шага на трусцу. Села, вздохнула и сказала без зла: