Несколько лет во главе этого огромного и сложного коллектива студентов и ученых стоял академик Рем Викторович Хохлов. К нему я и ехал. Знал, 9 августа он вернется из отпуска, в первый день будет очень занят — договорились встретиться на следующий, десятого утром. Утром 10 августа, по пути в МГУ, я раскрыл газету… и не поверил глазам: скончался Рем Викторович Хохлов.
Вот так всегда, осознаем все величие таланта, когда он уходит от нас. Встречался ведь с Ремом Викторовичем, когда он приезжал к родителям в подмосковный поселок Семхоз. Мимоходом здоровались, как здороваются чужие, встречающиеся на тропе не в первый раз, но которым дела нет до того, кто ты, кто он. А если и знают, то лишь в общих чертах: вне дела и того круга, где человека знают, каждый из нас выглядит обычным прохожим, соседом, пассажиром. Узнаем лишь потом: этот спокойный, уравновешенный человек с лопатой в руке был не просто ректором, он был ученым с мировым именем, глубоким исследователем и в то же время руководителем крупного плана, пользовавшимся уважением и авторитетом среди десятков тысяч студентов, среди тысяч преподавателей и научных сотрудников университета, многие из которых столь же имениты…
В МГУ я пришел спустя месяц, но теперь уже не для того, чтобы очерк написать о ректоре (не успел). Пришел, чтобы ответ получить на вопрос о том самом «методе бригадира». Однако кому задать его? Тут 258 кафедр, 350 лабораторий, в том числе 26 проблемных, 11 учебно–научных станций, обсерватория и ботанический сад, берущий свое начало от «аптекарского огорода», созданного еще в 1706 году по указу Петра I, а позже переданного университету. При МГУ действуют Московское математическое общество и Московское общество испытателей природы.
— Притом старейшие, — подсказали мне. — Общество испытателей природы, например, основано еще в 1805 году, издает свой журнал.
Это уже ближе к цели. Однако… и в естествознании не одна, а две «точки роста» этой науки. Одна из них — молекулярная биология. Это теоретическая база современной биологии, сельского хозяйства и медицины. Вторая — биогеоценология, теоретическая база науки о биосфере, а значит, и той практической основы, без которой вопросы охраны природы в условиях все возрастающего влияния на нее человека если и будут решаться, то скорее на ощупь, по интуиции.
Знал, что в МГУ есть научный совет по проблемам «Человек и биосфера», которому Рем Викторович немало помогал окрепнуть, стать на ноги…
Так я встретился с профессором Вадимом Дмитриевичем Федоровым, председателем этого совета.
Позвонил, договорился, пришел на кафедру гидробиологии, которой он заведует, — и попал, как мне сначала показалось, в какую–то нескончаемую толчею, напомнившую мне почему–то улей, когда одни пчелы в леток стремятся, другие из него летят. Быстро, сосредоточенно, ни на минуту не задерживаясь. Студенты, лаборанты, преподаватели. И все к нему, к профессору, без доклада секретарши, которая едва успевала соединять его по телефону то с одним, то с другим понадобившимся по делу человеком.
— Совещание? — спросил я, потому что назначенное время встречи уже подошло, а толчея не прекращалась.
— Нет, — ответила секретарша, — кто с чем. — И посоветовала заходить, потому что конца–края этому все равно не будет.
Тут и сам профессор в двери появился. Обо мне, должно быть, вспомнил. А он…
— Таня, Виктор, заходите… — Увидел меня и тоже зазвал. А в кабинете и без Тани, Виктора и меня несколько человек спорили о чем–то. Профессор присел к круглому столику посреди комнаты и меня к нему же пригласил.
— Пусть они пока спорят, а мы тем временем поговорим с вами.
Это, как оказалось, устраивало всех, потому что в ходе нашей беседы профессор, извиняясь, короткой репликой вносил ясность в продолжавшееся обсуждение. В свою очередь и те, кто тут был, кто еще входил, успевали вставить какую–нибудь фразу в наш разговор, в ответ на которую профессор или соглашался, или категорически возражал.
Исподволь я начал осваиваться в этой непривычной для меня обстановке, где никакого чинопочитания, где студент мог высказать любое мнение, даже противоположное мнению именитого учёного, и того это нисколько не раздражало, как не смущало и студента.
— Элементарный пример экологической нашей неграмотности, — опередив профессора, ответил молодой человек, когда я рассказал о случае на бахче. — Отсюда и ошибки поведения.