Через неделю уезжал в Москву. Мама хотела проводить меня до остановки, но я уговорил ее проститься во дворе. Отец у сенника делал вид, что ремонтирует тележку, но когда я направился к воротам, он быстро подошел ко мне и обнял — рубашка его пахла отечеством — пылью и потом.
— Прости, сынок, — сказал он. — С завтрашнего завязываю…
Барсика не удалось закрыть, и он скулил, крепко обняв передними лапами мою ногу.
Люди стояли и, как ни в чем не бывало, ждали автобуса. Я поставил сумку, гладил Барсика и что-то говорил ему. А потом подошел автобус, и я, как ни в чем не бывало, купил билет. Барсик бежал за автобусом долго, до самого грейдера, а потом смирился.
На повороте с грейдера в поля, нас обогнали джипы. Там, где ехали груженные зерном машины, теперь проносятся джипы с наркотиками. Надо что-то делать с этим, иначе деревня погибнет, все погибнет”...
Корневая система
Свет сквозь утренний полиэтилен. Шум мусоровоза за окном. Лиловые всполохи и кляксы в глазах. Димка перелез через жену, нащупал тапки. Он не сразу понял, что не так, а потом удивился — бетонный пол мягко прогибался под ногами. В коридоре… но коридора не было, Димка вышел из комнаты и оказался в совершенно незнакомом помещении, он двинулся привычным маршрутом к туалету, но вышел в ярко освещенный угол с телевизором, который был покрыт платком. Возникло ощущение, что в бетонный стакан коммуналки вставили деревенский дом — и все раздваивалось. Да и сам Димка, получалось, был одновременно в двух местах, он явно чувствовал это сразу гигантское и мизерное расстояние между двумя телами. Он намеревался взять в своей коммунальной кухне электрочайник KRUPP, но рука протянулась на неведомое расстояние, и в ней зависло зеленое эмалированное ведро. Димка снова посмотрел вниз: действительно, бетонный пол испускал световые волны в виде крашенных суриком половиц. Он сделал несколько шагов по линолеуму — половицы скрипнули и прогнулись. Обои в цветочек меркли на бревенчатой стене. Димка побежал в свою комнату и увидел в темном углу живое существо, оно манило его себе. С трепетом Димка пошел к нему и ударился о створку туалетной двери. Постепенно угасали волны, и второе существо отдалилось от Димки как две световые скорлупки. Интерферентно колыхаясь, утряслись бревенчатые стены, растворился допотопный телевизор, занавески и этот яркий желтый свет одинокой лампочки Ильича под потолком. В коммуналке проявился и встал неколебимо железобетонный московский рассвет. Гулко стучало сердце.
Через неделю Димке стало отчетливо ясно, что его новая работа “Аурвэй” — разводка для приезжих лохов — новейшие разновидности “Гербалайфа”. В обед того же светлого дня он прочел на своем компе пошлую любовную переписку Танюхи с неким Macho. И только вечером очнулся, сурово глянув на самого себя из зеркала плацкартного туалета, поезда Москва—Андижан, идущего через Оренбург.
За вагонным стеклом, по краю серой степи катилось пыльное красное солнце. У туалета стояла бабушка, стакан в ее руке освещался красно.
Поезд гремел, вздыхал, а замер на полустанке, и слышно стало, как стрекочет кузнечик, а ребенок, играя сам с собой, пищит и агукает.
На вокзалах царствовала фальшь и подделка — “золотые” часы, “кожаные” ремни, поддельная аппаратура всех фирм, одежды всех марок, запахи резины, мыла и нищеты. На станциях продавали американский напиток JOES ORANGE. Димка не видел его со времен перестройки. Это было странное возвращение в начало девяностых — та же попса и шансон вагонного радио, те же угрожающие, быковатые походки у парней.
В бутылке с водой вкруговую бежало перевернутое пространство. В разных отсеках вагона велись однообразные и бесконечные разговоры о том, что весь мир давно пережил или вовсе не переживал. На подъезде к Оренбургу Димку поразили огромные языки пламени. Они замедленно и грозно хлыстали атмосферу, отрываясь от худосочных труб и вновь припадая к ним. По огненным клубам скользили черные мазки, а воздух вокруг плавился густым варевом.
— Это газ, газ…
— Как красиво! — прошептал зачарованный Димка.
Вокзал был похож на вокзалы других крупных городов, которые проезжал Димка. И так же пусто было в центре привокзальной площади — чувствовалась воздушная ниша, в которой водяные знаки бывшего памятника Ленину или Калинину.
Еще через два часа Димка доехал на автобусе до Соль-Илецка — невысокий городок в степи, а дальше все пути будто бы обрывались — до Ченгирлау не шел ни один транспорт.
От жары щипало кончики ушей. В зале автостанции пахло пылью и семечками. На скамьях сидели старухи казашки, и по их одеяниям трудно было бы сказать, какой сейчас век. Больше всего Димку поразил обычный красно-белый автомат кока-колы, он красовался в том углу, где когда-то стоял бачок с краником. Его лакированная красота и продуманная дельность с особой силой оттеняли убогость этого вокзала, задрипанность этих машин, безысходность этих людей. Димка замер перед аппаратом, будто ждал, что из него вот-вот полезут инопланетяне.