Когда он очнулся и смог оторвать тяжеленную голову от земли, он услышал, что она плачет, мышцы живота сокращались, дергая все тело, будто его пинали. Его ужаснуло произошедшее. Он вдруг понял, что она всего лишь хотела поиграть. Словно бы по инерции, продолжая играть в куклы, как играют в Барби и Кена и даже укладывают их в одну постель, сближают их губы. И вдруг карамельный Кен превратился в большое, волосатое чудовище со своими непререкаемыми, агрессивными желаниями.
— Ты моя первая и единственная женщина! — он осторожно погладил ее тело, желая передать через ладонь всю свою любовь и благодарность.
Она замолчала, всхлипнула.
— Да ну? — строго спросила она. — Как это?
— Да. Так… Я щас не соображаю ничего. Но это так.
— Ясно.
— Да, не плачь.
— Я думала, больно, а не больно совсем.
— М-м.
— Как будто с другим человеком — ему больно, а он меня за руку держит, и так я чувствую ее боль.
Он слушал ее голосок, истончающийся, если она начинала смеяться, и хмурился от счастья.
— А почему плакала?
— Не знай.
— Тебе грустно?
— Не знай.
Она легла на его живот, подняла руку и осторожно опустила, погладила, сжала с робостью первооткрывателя.
— Я все-таки не ожидала, что такой большой… ТЕБЕ так не щекотно разве? Врешь? Что, ни капельки?
Он засмеялся, ее голова запрыгала на его животе, и она тоже засмеялась. Ее тело стало легким, гибким и текучим, и он вдруг почувствовал, что узелка, стягивающего все ее мышцы, больше нет, они развязали его этой ночью.
— Ты липкий весь… Я пойду, помоюсь, щас вода, как молоко парное.
Стоя на коленях в воде, он омывал ее, а она будто спала на его плече, точно девчонка, набегавшаяся за день.
— Если честно, то никакого кайфа… Чувство, типа он до сих пор там, и у меня там кругло.
— Как?
— Кругло…
— Какая же ты еще маленькая все-таки! — удивился Димка.
— Давай теперь я тебя помою.
Димка поднялся с колен, закинул руки за голову. Теперь она опустилась на колени, трогала, насмешливо вертела, приподнимала, шлепала.
— Ну, хватит! — вспыхнул Димка и вырвался.
— Ты чего?
— Ну как-то все… Как на уроке биологии!
Она подплыла к нему, обхватила бедра, поцеловала, и он почувствовал тепло ее языка и тянущую, щекотно упругую силу.
Она смеялась, говорила что-то и ставила на Димке опыты, со смелостью и развязностью неофита. А потом с тихим умилением наблюдала за переменами под своей рукой…
— Я умираю, как люблю, — шептала она. — Каждым своим кусочечком тебя люблю.
И он чувствовал ее каждым кусочком своим. Она пронзила все его существо. Жгучей болью наполнила сердце, и он слышал края этой хрупкой чаши.
Когда он проснулся, было еще темно, и он какое-то время не мог понять, на чем же лежит его ладонь, пошевелил пальцами и почувствовал ее сосок — на груди Ивгешки. Ахнул, улыбнулся и замер, сердце ныло и, казалось, могло сбиться с ритма, остановиться от неосторожного движения. Они лежали в старом шалаше. Как они здесь оказались, он, убей, не смог бы вспомнить.
“Откуда взялась эта сикельдюшка! Ходила себе и ходила мимо и вдруг сорвала мою голову, как цветок. Я же сдохну без нее”.
Он засыпал и просыпался с ощущением ужаса и счастья, переполнявшего душу: “У-у, конец мне!”
За эту ночь от него отпочковался странный отросток. Он скосил на нее глаза — розовое солнце пятнами по телу — совсем ребенок. И в том, что она крепко спала в такой неудобной позе, тоже было что-то детское. И ноги ее, до колен почти черные, в легких белых царапинах и ссадинах, вполне еще девчоночьи. Но все, что выше колен и локтей было уже наполнено медом и женскими мурашками, он в истоме закрывал глаза, чувствуя, как тяжелеет и твердеет внизу.
Гладил ее шелковистые волосы, рассыпавшиеся по спине, а самому хотелось вскочить и заорать, исполнить дикий танец радости, перевернуть этот стог. Гладил и, наверное, снова заснул.
Проснулись от жгучих лучей. Димке казалось, что Ивгешка ужаснулась. Она молчала и стыдливо прикрывалась, пока не оделась. На щеке ее отпечатался травянистый узор. Димка так и не нашел своих трусов, хорошо что рубашка с брюками не потерялись.
Они шли по лугу в блестящем коловращении лучей. Солнце тяжело, жарко сдавливает тело с ног до головы. Кипенно-белыми, вытянутыми громадами покоились в синеве облака, из-за их гигантских объемов Димке казалось, что они с Ивгешкой не идут, а топчутся на месте. Она прижималась к нему, а он обнимал ее одной рукой. Вдали, плавясь и дрожа в мареве, словно на полотне кинотеатра, показалась повозка или машина, и Димка вдруг почувствовал, что все это время пути, сам того не замечая, сжимал пальцами ее грудь. Казалось, что не замечала этого и она.