— Ах ты, сучка такая! Сейчас свяжу тебя и увезу домой! — он в ярости кинулся на нее, но она успела ударить его чем-то тяжелым по голове. Не удержав равновесия, он завалился на вешалку, сверху попадала одежда, шарфы, шапки. Дверь так хлопнула о косяк, что еще с минуту сыпалась штукатурка. В глазу щипало, потом что-то горячее и соленое протекло по губам.
— Что же делать?! Что же делать?! — Димка метался по квартире, выходил на балкон, бродил по двору. Обнаружил на трюмо записку, которую, видимо, оставляли в двери. “Жека! Вечером идем в боулинг. P.S. Напомни купить тебе мобилу”, — Димка с ужасом и неверием пялился на почерк пошлого человека, подкупившего его жену. Он будто специально изводил Димку отвратительным, фамильярным именем — Жека.
Полночи просидел, глядя в стену, постепенно перед его взором проявились мелкие фантики с детскими лицами Сергея Бодрова, Леонардо Ди Каприо, Бритни Спирс, Натальи Орейро, и он догадался, что сидит за Ивгешкиным школьным столом, за столом подростка, с которым прожил два года, но так и не понял. Просто жил, как с женщиной, а во внутренний мир не проник. Неужели она любила этого губошлепого, долговязого и совсем не бойцовского Бодрова? Он был добрым, “правильным”, ей нравились его светлые глаза. Ведь он точно не брюнет. С какого-то времени, наверное, у женщин включаются инстинкты, и тогда примерные отличницы и тихони превращаются в развратниц, безоглядно влюбляются в преступников и проходимцев, только потому, что они “брюнеты” или “блондины” и губят свою судьбу случайным всплеском гормонов.
Ивгешки не было всю ночь. Утром Димка увидел свое лицо в зеркале, бледное, осунувшееся, с засохшими потеками крови.
Не появилась она и к обеду. Где-то шляется сумасбродная, не нагулявшаяся дура! Завистливый и загребущий мир зла, походя, отнял у него любимую женщину. Димка написал ей записку, порвал и снова сел писать, тупо глядя в ничего не значащие, бессильные слова.
За ним приехали Кандауров с женой, увезли его почти силой. Они рассуждали о земных проблемах, невыносимо пустяковых, и чувствовалось, что смысл разговора не важен для них, их объединяло это влюбленное пение.
Пустым взором смотрел Димка на тучные колхозные поля. А потом попросил высадить его, обещая, что дойдет домой пешком.
Рожь стояла по пояс. Спицы стеблей гнулись под тяжелым, остистым колосом. Кажется, прыгни и полетишь в сухую, желтую пропасть. А приглядишься и видишь серую землю и серую птичку, бегущую меж стволов. Димка глубоко вздохнул, опустил руки, повернул их ладонями вперед и шагнул в шерстистую нежность поля. Набухшие, затвердевшие колосья скользили по рукам.
Утрата
Его разбудил Васянка. Димка не мог понять, сколько же он проспал. Оторопело и обиженно смотрел на мальчика.
— Что?
— Дядя Овик повесился, вот что!
Димка одевался, в груди что-то вздрагивало и хлюпало, он словно бы хныкал от ужаса.
— И с дядей Колей что-то не то, короче…
Шел, ничего не видя и не слыша, все повторял про себя: “Коля, брат! Я тебя не виню, не осуждаю, никто ни в чем тебя не винит и не осуждает. Люби, кого хочешь, в рамках правового поля, это твое дело. Но только живи, твою мать!”
— Коля! — твердо сказал Димка, вступив в комнату.
Он сидел пьяный за столом, в руке стакан, волосы распущены, как у женщины.
— Митяй! Молчи, пси батак! Это бог дал мне эту любовь. Я за ней сюда тысячи километров ехал. А вы все убили его… На хера, ребята?! Что он вам сделал, этот мальчишка? — Коля протянул руку, шаря по воздуху. — Митяй, ты где?
— Вот же, Коль, перед тобой!
— Не вижу тебя, ничего не вижу.
— Пойдем, Коль, приляг, отдохни.
— А у меня, это, Митяй, ноги отнялись, и вот тут горит, о-о-х, как горит…
Только сейчас Димка заметил полторашки под столом.
— Ох, е мае! Ты что пил?!
— Похоже, это последнее, что я пил.
Димка отчаянно оглянулся и увидел бледную Альбину.
— Я ща-а “буа-анку” за-ожу, — воздуха говорить не хватало. — Мо-ока принеси... Отравился. В район повезем.
Вдвоем с Васянкой подняли Колю и понесли на выход. Отдохнули во дворе. Васянка забросил подушки в салон. Снова подняли. Уложили. Альбина села рядом.
— Пей молоко, Коль, пей! — крикнул Димка и воткнул скорость.
Машину трясло, кидало из стороны в сторону. Дима стискивал зубы и давил на газ.
Они не довезли его до больницы. Уже возле Изобильного он начал кричать от болей в желудке. Возле Ветлянки ему стало легче, и он попросил остановить машину, стал, как все умирающие, обирать себя, будто стыдливо поправляя одежду.
— Митяй, ты здесь?
— Здесь.
— Какие у тебя руки мягкие.
Он был пьян и умирал.