— Это Альбина, Коль.
— Пере… пере…
— Перестать? Передать?!
— Пси батак! — усмехнулся Коля.
Димка снова перескочил за руль и рванул, будто желая обогнать Колькину смерть.
Он умер возле “Трудового”. Гнать вперед не имело никакого смысла. Димка встал столбом у распахнутых дверей, проявлялись, вспухали и вновь размывались длинные, худые ноги Кольки, его окостеневшие, стоптанные “казаки”.
Дома он зарядил “Сайгу”, рассовал по карманам патроны и пошел к Аниске. Магазин “Джулия” был закрыт на амбарный засов. Димка занял позицию и методично расстрелял все ставни на окнах. Потом разнес в щепки дверь, разнес в лоскуты шифоньер, шкафы, телевизор, вспорол подпол и стрелял в белые, химические фляги.
Его скрутил Кандауров.
— Остынь! Федор Александрыч! — он бил его по щекам. — Тут сейчас загорится все!
Димка не чувствовал ударов, только доносился звук шлепков и моталась голова.
— Ей же Магомедов поставляет спиртяк! Я думал, ты в курсе. Думал, в доле с ним.
Горести земные
Сашеньку выписали из больницы. Она иногда плакала по ночам, не могла забыть мамино молоко. Странно, что где-то там разбухает Ивгешкина грудь, а здесь страдает ни в чем неповинный ребенок.
Димка объявил жену в розыск. Вот уже месяц она не отвечала на звонки и не появлялась в своей Оренбургской квартире.
Полным ходом шла уборка. К сожалению, не удалось запустить ТОК, уж слишком сильно его разобрали за эти годы. Своими силами отремонтировали старый колхозный амбар. Помогали почти все односельчане, убедившиеся, что с арбузами в этом году они сильно пролетели. Новый комбайн работал исправно. Смешно, что к этой махине тоже прилагалась заводская инструкция, словно он пылесос или мобильник.
Заглушенный двигатель ныл в своих чугунных глубинах, остывал и пощелкивал. Нежные запахи листвы и острый нутряной дух земли и зерна мешались с запахами разогретых ремней и промасленных деталей. Димка выставил выгрузной шнек и лег на крыше кабины, ожидая машину. Его степной корабль тихо плыл в ржаных волнах. Миллионы колосков клонили тугие косы, сверху блестяще желтые, а понизу тяжко золотые. Изумрудными, ювелирными вкраплениями зеленели меж ними травинки. Иногда в лесополосе вскрикивала птица. Битком набитый бункер распирало мощью зерен, они даже выплеснулись на люк. Воздушный Гольфстрим легко шевелил волосы. В этом фоне он не сразу расслышал химические трели мобильного телефона. Номер оренбургский, но незнакомый.
— Алло.
— Федор Александрович?
— Да.
— Ой, Федор Александрович! — зачастила тетка. — Транспортная милиция Южно-Уральского направления беспокоит. Вы не могли бы приехать?
— Вы так говорите, будто это через две остановки! По какому вопросу?
— А у нас тут пять трупов. Один из них по описаниям вашу жену напоминает. Шрам на верхней губе. Документики посмотрите. Да вы не переживайте, много времени не займет. Часик полтора, это как понятых найдем…
Обнаженная, мраморная красавица Ивгешка лежала в маленькой привокзальной мертвецкой. Шрамик на губе посинел. Товарная бирка на пальце ее ноги, как на складе. Лицо было строгое и хорошее, как тогда, в церкви.
Потом было вскрытие и много других процедур, во время которых Димка отвечал на вопросы, бледным лицом мелькал в зеркалах, платил деньги, расписывался и случайно отмечал какие-то незначительные детали интерьеров, проявлял интерес к ним. При вскрытии выяснилось, что Ивгешка была на каком-то месяце беременности.
На похоронах Димка поседел. Он держал за руку дочь, и не понятно было, кто за кого держится и кто кого спасает.
Хлеб ушел с земли
Намолотили в среднем по 17 центнеров. Озимые дали по 37. Это мало, но для начала, для степной земли — слава богу. Однако Магомедов отказался помогать в реализации зерна.
— Арбузы — да, зерно — нет!
Он произнес это с вызовом и брезгливой усмешкой, словно ему ведомы тайны, недоступные пониманию упрямого агронома, и Димка впервые испугался за результаты своей зерновой политики, начал суматошно тасовать и отпихивать негативы страшных картинок. В дальнейшем пункт за пунктом сбылись все самые ужасные и, казалось бы, нелепые предположения.
Казахи с той стороны Илека не купили ни мешка. Зерном бесплатно завалили убогие закрома местных старушек, которые уже не знали, что с ним делать и куда его девать. Отгрузили в долг всем остальным односельчанам. Несколько десятков тонн ссыпали в кое-как отремонтированные колхозные амбары. Но самое главное — выйти на зерновой рынок России — им не удалось! Элеваторы отказывались принимать зерно под тем предлогом, что это нерентабельно, что поздние поставки, что оно некондиционное, сырое и это увеличивает затраты на сушку. А потом, уже через рабочих и водителей, Димка с Кандауровым узнавали, что Тиманские склады наполовину заняты прошлогодним иранским зерном. Элеваторы Урмантая работали с казахстанской и азербайджанской пшеницей, играя расценками в свою пользу. И даже на следующий год у них уже была договоренность на экспортную продукцию Италии, Испании и некоторых других стран Европы.