— Когда вы с Бу успеваете поговорить? Вечером?
— Вечером! Вечером я с ног валюсь от усталости! Ты думаешь, легко, когда дома, кроме своих, еще трое чужих детей? Да и Бу тоже устает.
Я чувствую свое полное бессилие. Мне куда легче разговаривать с детьми Дорис, чем с Карин, которая почти все мои слова принимает в штыки. Так же как и я когда-то мамины. Я никогда не могла рассказать матери о своих неприятностях, любая моя неприятность не могла существовать для нее сама по себе, словно это случилось с кем-то другим; мама переживала не столько из-за неприятности как таковой, сколько из-за того, что переживаю я. Такая близость уже мешает и не позволяет человеку быть откровенным. Близкие отношения необходимы, но порой они слишком болезненны, сложны и сковывают свободу.
— Ладно! — решительно говорит Стуре. — Наше вмешательство тут не поможет. Но это же надо, так врать!
И чтобы излить все без остатка, благо есть кому, я рассказываю Стуре про охотничьи угодья и рыбные заводи, про то, как у Карин не хватило духу оборвать Бу в присутствии посторонних.
— Раз так, черта лысого увидит теперь его папаша, а не лосиную охоту. Я тебе не рассказывал, а пару лет назад, когда мы ездили в Стокгольм на охотничью выставку, мы вечером выпивали в гостинице, и кто-то, уже не помню кто, спросил: а где же Эрнст? Ну, мы пошли к нему в номер, а он сидит там, и с ним еще один тип, Эрикссон, и оба пьяные вдрызг; Эрнст сидит в одном исподнем на краю постели и названивает бабам. У него весь бумажник забит объявлениями массажисток, вырезанными из газет, — все равно как псалтырь с закладками. Он звонит, а Эрикссон ждет.
— Ну и как, повезло им?
— Какое там! По голосу было слышно, что он пьян в стельку. Зато утром ему принесли телефонный счет — будь здоров. Так ему и надо! Мы ему сказали: как же ты так оплошал!
— Жаль. Магда не знает. Повезло нам с тобой со сватами, ничего не скажешь. Магда — живая газета, раздел «советы женщинам». Представляешь, она спрашивает у Карин: ты заботишься о Бу? Ты обеспечиваешь ему полноценное питание? А сама держит семью на одних консервах! Рюмки у нее хрустальные, а угощенье — кошачьи консервы!
— Да ладно тебе, — урезонивает меня Стуре.
— Конечно, осуждать нехорошо, но она такая! Мне бы надо поговорить с Сив. Просто скажу: мол, слыхала, будто ты знакома с моим зятем. Посмотрим, что она мне ответит.
— Оставь, сделаешь только хуже.
— А если бы ты узнал, что у тебя на работе кто-то путается с Карин, ты бы промолчал? Да ты бы ему череп раскроил!
— Она, конечно, догадывалась, что это за сверхурочная работа, да верить не хотела, — задумчиво говорит Стуре. — Неужели он…
Стуре не договаривает, но я понимаю, что он хотел сказать, и отвечаю ему утвердительно. Он продолжает:
— Нужен был им этот дворец! Он, как его папаша, любит пыль в глаза пустить… Я же ему сказал тогда… Ладно, всегда лучше держать язык за зубами.
Уже в постели Стуре спросил:
— Как хоть ее фамилия, этой, грудастой?
— Ханссон, а тебе зачем?
— Я на днях поеду в город. Хочу взглянуть на ее дом, есть ли у нее жалюзи.
В спальне сумеречно. Мы, взрослые люди, лежим и переживаем за свою взрослую дочь. Я вижу Енса и Эву, Карин и Бу. Я привыкла эти четыре жизни считать неразрывными, а теперь мне нужно увидеть рядом с ними и Сив. Я знаю Сив, и у меня в голове не укладывается, чтобы она могла перетянуть на весах Карин с детьми, но, может, именно из-за этой тяжести Бу и предпочел почивать на подушках, на мягких подушках Сив. Одурманенный ее психологическими духами. Он обвиняет во всем Карин — я тоже в свое время обвиняла во всем Стуре. — а Карин обвиняет его. Он думает, что стоит ему покончить со старой жизнью, как тут же начнется новая. Более легкая, более свободная, главное, более свободная; по его мнению, кровеносный сосуд так же легко перерезать, как шнурок. Всем это будет стоить потери крови, в том числе и Бу, но он этого не понимает, во всяком случае сейчас. Ему уже сорок, он достиг определенного рубежа и почувствовал, что надо что-то предпринять, вот он и покупает жалюзи, потом не платит за них, меняет машину, меняет женщину в надежде, что его это спасет. Сперва человек долго-долго живет, как цыпленок в яйце, но вот он вылупился из него, теперь ему надо уже самому добывать себе корм, однако у него к этому времени есть дети, они кричат и требуют все новых и новых расходов, жена, которая ничего не смыслит в ботанике, не говорит по-испански и недостаточно сексуальна, и дом, за который еще платить и платить, — словом, всего не перечесть. Конечно, ему хочется скинуть с себя этот груз, а как же иначе? Если бы только я могла любить Бу, но я люблю Карин, и это естественно, и если бы Карин не была до такой степени предана ему и не кидалась каждую минуту на его защиту, еще можно было бы о чем-то говорить. Но что бы ни случилось, у Бу на все один ответ: нет проблем! Все знаю сам! Карин говорила, что Бу работает как одержимый, а если там что-то не так, то виноват не он, а другие, те, кто ему завидует, это из-за них у него бывают неприятности. Все время защита и круговая оборона. Она защищает не ого достоинства, достоинства в защите не нуждаются, она защищает его слабости. И сама она такая же слабая. Защищая чьи-то слабости, сильнее не станешь. Но зато так удобно — полагаешься не на себя, а на кого-то.