И вот вся ее оборона рухнула. Он возлежит на подушках у Сив, а она ничего не понимает: ведь она так старалась угодить ему! Все ему позволяла.
Фу, черт!
Наверное, я все время ворочалась, потому что Стуре говорит недовольно:
— Да спи же ты, наконец!
— Я думала, ты уснул…
— Уснешь тут, когда ты крутишься как веретено. Все равно раньше утра ничего не сделаешь. Спи.
— Какого утра? Ты имеешь в виду понедельник?
— Ну да. Наступит же он в конце концов. Спи.
17
Как много они потеряют, если разведутся, думаю я. Самое лучшее из всего, что существует или могло бы существовать на свете, — это долгая супружеская жизнь, которую основательно потрепало, но которая вновь восстала из пепла. Однако несколько лет назад у нас недалеко от Гудхема случился один развод, о котором говорили, потому что оба супруга были уже очень старые. Они прожили вместе долгую жизнь, и брак их, должно быть, уже давно барахлил, но глушители работали исправно. Старику было восемьдесят шесть, однажды он пришел к соседям и сказал: все, к черту, я развожусь. И развелся, и свои последние два года прожил свободным; не знаю, жива ли еще его старуха.
Или взять нас со Стуре. Мы похожи на старую лодку, которую много раз конопатили, чинили и смолили, но она еще прочная и в воде течи не даст. А новую лодку мне и даром не надо, я бы чувствовала себя неуверенно и ни за что не решилась бы испытать ее в непогоду. А если в ненастье не доверяешь ни лодке, ни напарнику, так лучше сидеть на берегу и вообще не вступать в брак. У меня не хватило бы смелости в зрелом возрасте во второй раз выйти замуж из-за того, что прежняя лодка дала течь. Но большинство людей именно так и поступают. Винят лодку, то бишь семейную жизнь, будто она никуда не годится, а если разобраться, так это они сами не умеют содержать ее в порядке.
Но я не стану говорить, как мне удалось справиться со своей лодкой. Если кто справился, о нем говорить нечего, потому что у каждого свое и других чужой опыт ничему не научит. Справился — и хорошо, а вот другой…
Мне помогли два несчастья: смерть Эрика и приезд Гун. Но если бы не это и если бы я, страшно подумать, ушла от Стуре, я бы никогда не решилась на новое замужество. Ведь никто не знает, на что идет, когда вступает в брак, только в молодости не приходит в голову, что чего-то не знаешь. А вот когда лодка однажды опрокинется и ты окажешься в воде без спасательного жилета, ты начнешь остерегаться лодок. Правда, многим везет, и к тому времени у них уже есть новый спасательный жилет с мягкой грудью.
Я с радостью плыву на своей испытанной лодке по имени Стуре по океану жизни. Думаю, и Стуре тоже рад. Желания, конечно, поутихли, чтобы не сказать просто остыли, прятать уже нечего, однако они еще могут вспыхнуть. Мне теперь даже трудно вспомнить, как это, когда тебя обуревает желание. И даже нежные или откровенные сцены по телевизору, когда полуодетые герои извиваются, как угри в тине, ничего во мне не пробуждают. Меня эти сцены не возмущают, я не ханжа, просто я сижу и думаю: ну ладно, довольно, мы уже поняли, в чем дело, это мы и без вас умеем, покажите что-нибудь поинтересней. Каждый год мы с Дорис и Хеннингом ездим в Шеннинге на ярмарку, там в шапито показывают порноспектакли, и один раз мы пошли посмотреть — нас с Дорис пропустили без билетов, потому что мы были с мужьями, — меня все это ничуть не взволновало, Дорис — тоже, зато у мужчин заблестели глаза и покраснели носы, это было очень заметно. Мне это зрелище напомнило готовую еду в пластиковой упаковке, которую я никогда не покупаю. Только и слышишь про эксплуатацию женщин в порноиндустрии. Какая же это эксплуатация? Я бы не сказала, что девицы на сцене выглядели более угнетенными, чем их молодые партнеры, все они были холеные и упитанные, но, конечно, родом они были не из Шеннинге. Если бы женщины были такие же целомудренные, как Дева Мария, они не одевались бы так, как сейчас, — никаких бюстгальтеров и тонкая блузка, смотри — не хочу. Я, кстати, вовсе не против, я и сама разглядываю чью-нибудь грудь с не меньшим интересом, чем мужчины, могу и сама так одеться, если есть желание и позволяет обстановка, вернее, раздеться и превратиться в этакую приманку для мух. Но даже если ко мне приклеится какая-нибудь муха, я к ней домой не пойду. Все это как-то сомнительно. Сперва одеваются так, чтобы к ним липли, а если кто-нибудь прилипнет, да еще не тот, кто им нужен, поднимают страшный крик. Откуда мужику знать, к которой из них можно прилипнуть? Предположим, в наши дни можно было бы обратиться в Высшую комиссию по равноправию и получить возмещение морального ущерба, если бы кто-то хлопнул меня по заднице. Но как это доказать? Намазать юбку или брюки штемпельной краской? Как вообще относиться к мужчинам? Как к насильникам, которые при первой возможности кидаются на свою жертву, или как к пай-мальчикам, которые приглашают к себе приманку для мух исключительно для того, чтобы поговорить с ней о высоких материях или выразить ей восхищение ее нарядом? Не знаю.