— Я слышала утром ваш разговор, вас было далеко слышно. Я уже хотела зайти к вам, да Сив сама ушла. Вообще-то хорошо, что вы в конце концов объяснились. Я знаю, что об этом уже ходят слухи, сама же Сив их и распускает, но я не придавала им значения, ведь мы знаем Сив… Да и ты тоже ее знаешь. Я очень сочувствую твоей дочери. А может, стоит посочувствовать и ему, если отношения с Сив зайдут у него слишком далеко. Ведь Сив больше интересует процесс охоты, чем сама добыча. Он, видно, часто бывал у нее, но я-то узнала об этом только в субботу, хотела поговорить с тобой, а тут… Работает она добросовестно, а если бы и не так, все равно не уволишь… Я только хотела сказать, что ты должна быть порезче, раз уж так все обернулось. И на меня не обижайся. Если бы я знала об этом раньше, да наверняка, я бы тебе непременно все сказала. Сиди, я принесу сладкое.
От слов Биргитты у меня теплеет на душе. Она говорит о случившемся так просто, как о погоде; и я не спешу рассыпаться в благодарностях или умиляться оттого, что она мне сочувствует, мне не хочется, чтобы она сочла, что была более пристрастна, чем ей следует. Я благодарю ее только взглядом. Мы беседуем немного о маме, Биргитта спрашивает мое мнение о персонале в отделении хроников, потом рассказывает, как трудно находить временных работников, и это при том, что все жалуются на безработицу. На этом мы расстаемся.
Я не сомневаюсь, что Биргитта непременно предупредила бы меня, знай она об этой истории. А вот другие, которые все знали и не сказали мне ни слова, на чьей они стороне? Ясно, что на стороне Сив. Никто открыто не одобрит романа с женатым человеком, но сплетням все рады. И вот пошли сплетничать да шушукаться, пока волна этих сплетен не достигнет того, кого все это касается. Зато все благородные — никто ничего не сказал.
Неужели у Карин не нашлось ни одного друга, который постарался бы избавить ее от унизительного положения обманутой жены? Похоже, не нашлось. Да и у Бу не нашлось порядочного приятеля, который сказал бы ему: уж если загулял, так делай это поаккуратнее. Бу, может, и хотел бы выложить Карин все начистоту, да у него не хватило мужества. Он избрал испытанный и самый легкий путь — действовал открыто и ждал, пока Карин узнает обо всем от других. Так многие делают. Узнав о его романе, Карин устроила бы скандал, что позволило бы и ему тоже вспылить по поводу ее подозрительности и любви к сплетням, слежки — мол, это не жизнь, я ухожу, прощай!
Старая и в то же время новая песня. Но как трудно ее петь, когда петь приходится самому.
День сегодня спокойный, стопка с историями болезни тоньше, чем обычно. Один из наших немногочисленных врачей в отпуске, а значит, отпуск и у всего отделения, сестры могут передохнуть. Пациенты это видят, видят, что персонала в центре больше, чем больных, а им все равно приходится ждать. И, конечно, в восторг их это привести не может, и они возмущаются. Не громко, но говорить говорят. Какое счастье, что Мельница может на некоторое время перестать крутиться.
Я звоню Стуре на работу, но он еще в городе, прошу передать ему, что вернусь домой попозже. И ухожу из центра, но сперва я еду к Густену.
Они с двумя приятелями открыли малярную фирму, думаю, что зарабатывает он больше чем достаточно, но деньги у него не держатся. И вдобавок ему хочется всем угодить, а потому он раздает обещания направо и налево. По этой причине у него распалась семья. Марианна сказала, что устала от его брехни, как она выразилась. Устала от бесконечных звонков клиентов, которых он обманул, потому что в то же время обещал выполнить другой заказ. Устала от того, что сам он к телефону не подходил и выкручиваться приходилось ей — отвечать, что его нет дома и неизвестно, когда вернется. Поймать Густена трудно. Но когда я подъезжаю к его фирме, по крайней мере машина Густена стоит на месте.
Приятно пахнет масляной краской, маляры убирают свои инструменты после рабочего дня. Они кивают мне на дверь кабинета — Густен там.
Наверное, Густен мечтал совсем о другом кабинете. Несколько справочников на полке, на полу банки с краской, календарь с голой девицей, кисть, готовая для работы, дорогая пишущая машинка, которая, наверное, ощущает себя породистым скакуном под неопытным наездником, когда Густен принимается стучать по клавишам, письменный стол весь в пятнах, полная пепельница и блюдечко со скрепками.
Когда-то Густен был не лишен смазливости, но теперь он состарился, ничего не поделаешь — возраст. Однако ему не свойственна та особая красота, которая появляется у некоторых пожилых мужчин, как, например, у Стуре. Мне жалко Густена. Потому-то я и дала ему денег. Я хорошо обеспечена, а вот Густена и Гун мне жалко. Не будь он моим братом, я бы, конечно, не дала ему взаймы — но кровь гуще воды. Хотя нынче она стала жиже воды.