– Рома! – Беспомощно озиралась она по сторонам, – вынеси на воздух. Увези к себе. Как бедненькая убивается…
Всем было уже не до покойницы. Алла Михайловна сердобольно качала головой.
Эйфория первой любви
Иерусалим 3 год до нашей эры
Древний город лежал в лунном свете уснувшим лебедем. Незавершённый, но уже грандиозный храмовый комплекс довлел над остальными постройками. В сумраке зимнего утра Вотан и Балок наблюдали, как Берех ищет знакомый дом в узких улочках Иерусалима.
Крепкий армянин с умными глазами от сына старого друга не отказался. Он знал о событиях в Бнабеле и не сомневался, что парень скрывается. Просьба помочь со сбытом товара вызвала уважение:
– Отец гордился бы тобой, – сказал Саркисян, – не каждый сумеет выжить в такой ситуации.
Разбой не шокировал купца. Торговля не гнушалась ничем. Разумный деловой подход приятно удивил. Молодые люди из таких знатных семейств могли далеко пойти.
Действовать решили осторожно. В Иерусалиме продавать опасно. Остановились на складах по дороге в Эктабан. Великий шёлковый путь поглотит все. За охрану караванов волноваться не приходилось, и воякам, и пиратам полезно рассредоточиться. Саркисян в сомнении поглядывал на Вотана.
– На вас молодой человек, в Иудее открыта охота, – он по памяти назвал приметы. – Высокий, русоволосый, голубоглазый с небольшим отрядом, парфянский царевич, со средствами.
Вотан оторопел от масштабов преследования.
– Когда выехали из Гиркании, так и было – задумчиво сказал он, – сейчас отряд и возможности выросли.
– С этим описанием регулярно ходят стражники Ирода. Обещают награду за сведения – рассказывал Саркисян.
– Меня ловят только в Парфии, – хмыкнул Берех, – А тебя везде, умнее залечь на дно.
Вотан не представлял, что скрываться так нудно. Пока остальные лихорадочно перегружали товары ближе к границе Сирии, он тупо ждал новостей. У сына армянского купца глаза блестели от перспектив. Саркисян дивился размерам контрабанды. Дела двигались медленнее и труднее, чем представлялось.
Отвлекала забота о единственной выжившей в кораблекрушении почтовой голубке с повреждённым крылом. Даже послать весточку Родогуне не мог. На второй неделе бездействия он в римской форме, закутанный в плащ с капюшоном, под вечер нырнул в суету узких улиц.
Все дороги Иерусалима вели в Храм. Размах и гармония комплекса удивляли. Оставались мелкие недоделки, но впечатление они испортить не могли. Строилось на века.
Языческий дворик с ажурной колоннадой дарил ощущение лёгкости и простора. В крыле торговцев голубями Вотан искал пару своей птичке. Глаза разбегались от разнообразия товара. Он тихо переходил от одной клетки к другой. Белоснежные перышки вокруг лапок удивили. Вотан посмотрел в проход и остолбенел.
Совсем юная евреечка, прижимая к себе клетку с голубком, застыла в немом вопросе. Хрупкая, но уже налитая фигурка, напоминала полураскрытый бутон цветка персика. Под непокорными завитками тёмных волос на безупречной коже с румянцем распахнулись глаза трепетной лани.
Вотан непроизвольно выпрямился, и капюшон медленно сполз с головы.
– Мирьям, куда ты пропала, – послышалось за колонной.
Он поправил плащ, вынул из-за пазухи свою голубку, и поменял на птицу Мирьям. Пока подошла подруга, скрылся в колоннаде.
Ждать, что она откликнется на записку: «Ночью на Масличной горе[1]», отправленную голубиной почтой, было с его стороны самонадеянно. Но желание увидеть восхитительное видение гнало в ночь на слабо знакомое место.
Свет луны терялся в кривых силуэтах оливковых деревьев, рождая волшебный мир. Он бродил в нерешительности пока за ветвями не разглядел на камне маленькую фигурку. Она обернулась, в бархатных омутах читался испуг. Счастливо улыбаясь, Вотан опустился на колени и протянул мешочек со сладким угощением: фрукты, орешки.
Лёд страха треснул. Он представления не имел, насколько у девушки в зубах завязла скудная монастырская пища, если честно, была просто голодной. Они расправились с деликатесами в меду, гуляя среди деревьев.
– Меня зовут Мирьям. При храме живу после смерти родителей, сколько себя помню, – рассказывала она.